не помешает прогулка на свежем воздухе. Вы не могли бы одолжить лошадь? Не сочтите за наглость, Шахин-эфенди.

– Ради Всевышнего, разве я могу пожалеть для капитана воздушного флота. Возьмите у вестовых любое оседланное животное. Скажите, я разрешил.

– Премного благодарен, господин подполковник. – Челик на полусогнутых ногах попятился к выходу, благодаря Аллаха за избавление от душного собеседника.

Резвый молодой мерин понес Челика в глубину ночи. Поначалу, ошалевший от ночного воздуха и россыпи низких звезд, капитан летел наугад, лишь бы подальше от лагеря. Но мало-помалу мысли выстроились в порядок и появилось любопытство. Вдалеке мерцали огни пострадавшего села, и нет-нет доносился до слуха тягучий, стонущий звук человеческих голосов. Словно ветер прищемили дверью. Он дернул узду, вздыбив коня. Секунду находился в замешательстве. А затем твердо решил ехать туда – откуда тянуло по сердцу страхом и болью.

На сельской площади горел костер в человеческий рост. Несколько солдат грелись, вытягивая руки на жар, то и дело поглядывая по сторонам. По краю площади в темноте стояли виселицы. Двадцать тел раскачивались под визг и скрип наспех сколоченных бревен. Страшные, с иссиня-темными лицами и выпавшими до подбородков языками, с торчащими из порванной одежды ребрами, покойники смотрели на море вздувшимися белками глаз. Церковь Святой Троицы тяжелораненой птицей издавала глухие звуки – в ней находилось сорок греков-мужчин, призванных в амеле-тамбуру. На днях их отправят вглубь континента. Между домами бесшумными призраками ходили селяне. Они что-то передавали друг другу, говорили быстрым, отрывистым шепотом. Жалобно и еле слышно хлопали напуганные двери, глухо стучали ступени. Если слышался голос ребенка, то на очень короткое время. Фраза, всхлип, тишина.

Капитан шел по площади, не веря своим глазам. Поскользнулся. Сбил грязь с галифе. Посмотрел на ладонь – красная. Резко каркнула ворона, слетев с кривого трехметрового креста. На нем обугленная плоть с вывернутыми в суставах руками. Отвернулся, едва не задохнувшись от запаха. Прошел мимо греющихся солдат. Те в свою очередь удостоили лишь коротким взглядом – тепло важнее. У входа в церковь двое охранников. Завидев приближающегося человека, скрестили винтовки.

– Кто там? – спросил Челик и снова не узнал своего голоса.

– Собаки! – недовольно ответил один из стражников.

Капитан с минуту переминался с ноги на ногу и не решался заговорить дальше, боясь услышать хамство от раздраженного военного. Превозмогая судорогу где-то под горлом, заставил себя:

– Отвечайте, как положено перед старшим по званию, рядовой!

– Я? – Солдат ткнул себя пальцем в грудь и надменно ощерился.

– Да, вы! – твердо посмотрел Челик прямо в сверкающие презрением глаза.

– А ты кто такой?

Челик вытащил из-за ремня перчатки с крагами и резко, наотмашь ударил по лицу собеседника. С головы полетела овечья феска, в свете луны тускло заблестел гладко выбритый череп.

– Повторяю вопрос: кто там? И если ты, собачий выкормыш и сын шакала, не видишь на мне офицерские петлицы турецкой армии, то мне придется открыть твои заплывшие глаза с помощью хлыста!

– Там мобилизованные в амеле-тамбуру. Шахин-эфенди приказал запереть их в церкви, чтобы не разбежались! Простите, юзбаши. Пожалуйста, ради Аллаха. Мы очень устали тут стоять и слушать стоны изнутри и снаружи. Нас никто не меняет. Нам даже не позволили найти себе добычи. Почти все забрали башибузуки. А у нас семьи голодают. Посмотрите, ни у меня, ни у Магомета нет обуви. – Солдат пошевелил грязными пальцами на ногах, высунув их из обмоток. – Да и мы разве враги им! Мы так же пашем землю и так же любим своих детей! Чем они прогневили Аллаха? Разве Аллах против того, чтобы греки называли его другим именем? Простите, ради Аллаха, юзбаши.

– Нет ни Аллаха, ни Христа, ни Будды, ни других богов. Есть люди, творящие зло, и есть те, кто страдает. Только человек в состоянии что-либо менять!

– Как нет?.. – Стражники переглянулись.

– Им давали еду, воду?

Оба стражника удивленно выкатили глаза на капитана, словно тот свалился с луны:

– Господин юзбаши, наверно, не знает, что нас самих кормили только утром! А кто им должен дать? Нам не велено никого подпускать. Приказ: стрелять на поражение, если кто-то приблизится.

– Ладно. – Капитана трясло от негодования. – Значит, я сам принесу им воды. Сколько их?

– Ровно сорок человек!

– Значит, два ведра!

– Э-э, господин капитан, но мы не можем для вас открыть дверь.

– Что-о! – взревел Челик, первый раз за всю жизнь возвысивший голос до таких пределов.

– У нас нет ключей! – жалобно произнес стражник. – Но, говорят, где-то неподалеку от села живет рыжеволосая колдунья и она отпирает все замки.

– Какая еще колдунья! Что за фантазии! Вам сколько лет, рядовой?

– Родителей нет, а бабка говорит, что двадцать семь, но не уверена. Могла ошибиться.

– Вам бабушка до сих пор сказки рассказывает?

– Я ведь только то, что мне сказали. Такая, говорят, ведьма с рыжими волосами, а зовут Мария! Она вроде как даже безумна.

– Понятно. Поправьте обмундирование.

– Есть, господин юзбаши!

Челик развернулся и пошел по первой улице, оказавшейся под ногами. Скользили и плясали тени, множество теней, словно его сопровождали какие-то силы, – это догорали постройки. Ни крика петуха, ни мычания коровы, ни других привычных деревенских звуков. Только фраза, всхлип, тишина. Только судорога дверей, только сдавленная речь ступеней, только немота пепла, кружащегося вокруг ног.

Женщина. Неловкий голос колодезной цепи.

– Постойте. Я не причиню вам зла! – Капитан подошел ближе.

Женщина молчала. Опухшее от слез лицо, потрескавшиеся губы, глаза – сухой, бездонный мрак.

– Я… Я просто спросить: что здесь было? – Он не узнал собственного тембра.

Она задержала руку на цепи, отвечая молчанием. Потом указала рукой на дом и пошла вперед. Челик перехватил у нее ведро и пошел следом.

В доме на полу лежал мертвец. Это был мальчик. Кожа местами содрана до ребер, они торчали, жалко высовываясь наружу белыми лепестками. Рот, изорванный криком, застыл в гримасе. Большие, вывернутые коленки. Сломанные на руках пальцы чернели в разные стороны.

Рядом застывшими изваяниями сидели родители. Мать, еще утром свежая и молодая, сейчас с темным опавшим, словно осенний лист, лицом, покачивалась вперед-назад. Седые пряди паутиной ползли из-под платка на грязную от уличной пыли и гари рубаху. Отец с проваленным, как у древнего старца, ртом. Утром у него были зубы, и он светил своей здоровой улыбкой своим родным. И от улыбки радостно отскакивал солнечный луч. Теперь лишь мрак из полуоткрытых, безвольно обвислых губ.

– Я принесла воды! – Женщина жестом указала Челику, куда поставить ведро.

Родители мальчика не ответили. Женщина вышла на улицу.

– Постойте! – снова заговорил капитан. – Расскажите мне!

– Я вижу, ты добрый человек! Я не видела тебя