– Да. В целом я все слышал сегодня утром, – перебил Челик. – Можно непосредственно по моим действиям?

– Да, конечно. Как только башибузуки войдут в село и поджарят греков, вы взлетаете. Если банда партизан выходит из укрытия, то атакуете, но не раньше, чем им в спину ударят жандармы. Я не хочу, чтобы они выскочили из западни. Они будут разбегаться, как зайцы в разные стороны, и искать лазейки. Ваша задача – догонять, целиться и пиф-паф. На большие группы сбрасывайте гранаты. Не жалейте боеприпасов. И разрешаю вам, Челик, – подполковник понизил голос, – действовать без оглядки, не думая, что осколками можете зацепить своих. Мне плевать, сколько потеряем мы, важнее истребление противника и наша безопасность. Если пострадают башибузуки, то я лично не заплачу, ну если только на публике. Вот, собственно, и все.

По спине Челика пробежала волна крупной дрожи. Из военных учебников он помнил несколько эпизодов, когда военачальники убивали собственных бойцов, желая нанести поражение противнику, но никогда не думал, что подобное коснется его.

– Служу империи и Аллаху! – Капитан сделал быстрый кивок подбородком.

– Аллах акбар! – Шахин наполнил свою чашку кофе.

Когда Челик ушел, откуда-то из глубин шатра выпорхнула Аелла. Придержала выпавшую из-под платка прядь темно-льняных волос и осторожно посмотрела. Нежно сверкнули лиловатые белки глаз. У Шахина едва не оборвалось сердце. Он никак не мог поверить самому себе, что владеет этой женщиной. Или она им? Да какая разница. Не будь ее, мир бы просто сдулся, облез, точно растаявший снег, оставив серость камней.

– Аелла. Как жаль, что мы не где-то вдвоем! Я изнемогаю. Даже боюсь говорить, чего хочу. Но это настолько невероятно и развратно одновременно.

– Карадюмак, остановись. На входе стоит часовой. – Девушка кивнула на хлопающий на ветру полог.

Подполковник отпрянул. Аелла знала, куда бить. Он во всем трус: в войне, в любви, даже сейчас он боится слухов о себе, которые могут распространить его подчиненные. Труслив, а потому и жесток. Эти два качества идут рука об руку.

– Да-да. Сейчас ни к чему. Ты права, милая. Ну что ты скажешь на сей раз?

– Вот сейчас скажу, мне Челик очень нравится. Рассчитывай на него. Поначалу показался мелким, отлынивающим от войны. Желающим показать силу перед безоружными. Но нет. Он храбр и предан. Он точно не причастен к краже из оружейного запаса.

– А твое мнение: кто?

– Очень похоже, что кто-то из людей Гюрхана Далмы. Наемникам ведь всегда мало. К тому же револьверы. Этим оружием пользуются либо офицеры, либо башибузуки. Но солдата больше интересуют винтовки. Это по моим наблюдениям.

– Не факт, конечно. Три винтовки исчезли. Ну да ладно. Мне Челик все меньше нравится. Дерзок и не очень уважает субординацию.

– Он скорее невежлив с тобой. Но ты ведь проявишь храбрость и твердость. Тогда он поменяет свое мнение. – Аелла неприкрыто лукавила, зная, что Шахин ничего не заметит.

– Да, завтра я в твою честь спою песнь бога войны.

В восемь часов утра, как только солнце поднялось над морем и растопило островки ночного снега, отряд башибузуков лохматой толпой направился к греческому селу. Шли, громко хохоча, выкрикивая ругательства, кто-то раскачивал на штыке отрубленную голову одного из старост. Далма шел впереди, поигрывая арабским клинком работы мастера прошлого века.

Взвод жандармов уже притаился под крутым берегом Халиса. Всего тридцать два человека, не считая кавуса Бурхана Кучука. Сержант спрятался в яме на почтительном расстоянии от своей группы. Позади них плавно и тяжело несла свои зимние воды Красная река. На берегу застыли перевернутыми днищами рыбацкие лодки, с которых уже оползал подтаявший снег.

А в селе отец убитого мальчика, Димитрас Папандреу, смотрел на дуло взведенного револьвера, читая немыми губами молитву. Четверо мужчин ждали, прислонясь взмокшими от волнения спинами к стене дома. Сквозь окно блеснуло стальное лезвие солнечного луча. Мужчины двинулись, заложив за спину руки с оружием, глядя вперед немигающими глазами. Напряженная поступь расшвыривала снеговые заплатки. Турки. У костра трое. Двое на карауле у церкви. Столько же револьверов в руках у отчаявшихся греков. Раздались выстрелы. Греки стреляют, высаживая в противника по целой обойме. Минута – и все кончено. Два турецких пехотинца головой в костре. Огонь весело трещит, пожирая волосы и дедовские фески. Один с вывернутой шеей отлетел под распятого Зенона. Еще двое опрокинуты в забвение у церкви Святой Троицы. Димитрас стреляет по клыкам затвора. Тяжелое бревно падает. Открываются двери. Мобилизованные в амеле-тамбуру стоят, затаив дыхание. Никто не решается двинуться с места. Никто не понимает, что произошло. Папандреу стреляет вверх, призывая к вниманию.

– Греки! – Голос его слегка дрожит. – Сегодня мы либо умрем как люди, либо тупым скотом побредем в Пирк, где наверняка всех убьют. Где лучше умереть: дома или на скотобойне? За что почетнее отдать жизнь: за будущее детей или за сдобренную нашими гниющими телами чужую землю? Выбирайте. Мы свой выбор, – он кивнул на четверых товарищей, – сделали. Вон видите, это сюда идут башибузуки, чтобы продолжить кровавый пир сатаны за наш счет. Решайте.

Все сорок мужчин в церкви крикнули: да. Их поддержали те, кто пришел на площадь из своих домов.

– Тогда берите винтовки. Есть пять отбитых у врага. Это первый успех. За ним последует другой.

– Димитрас, где вы взяли револьверы? – крикнул кто-то из толпы.

– Мой сын стал ангелом. И они упали с неба, – глухо ответил отец мальчика. – У нас мало времени. Меньше чем через час наемники будут здесь. Мы должны устроить засаду.

Десять вооруженных греков засели в крайнем доме: одни расположились на чердаке, другие у окон. Еще столько же остались ждать своей очереди, присев на корточки. Башибузуки подходили расхлыстанной толпой, уверенные в своей силе и безнаказанности. Пятьдесят против десяти. Но у греков все же было ощутимое преимущество: неприятель ни о чем не догадывался и не был готов к боестолкновению.

Димитрас, понимая, что соплеменники далеки от военной практики, решил подпустить как можно ближе, чтобы нанести максимальный урон с первых выстрелов. Сто метров. Пятьдесят. Тридцать. Прицелился, уперев локти в подоконник. Выстрел. Шедший впереди наемник с отрубленной головой на штыке качнулся назад, выронил ружье и, пятясь, стал заваливаться спиной на своих. Пуля попала точно в горло, сломала основание черепа и вышла с другой стороны шеи. И тут же последовал разнобойный треск выстрелов из всех греческих стволов. В первую же минуту башибузуки потеряли еще семерых. Но, опытные воины, они мгновенно рассыпались горохом по зимней грязи и залегли. Открыли ответный огонь. Греки сразу же понесли потери. Но на место раненых и убитых тут