Я вспоминала. Последняя ночь в последнем доме, который былмне родным: время памяти. Ласково светил ночник, и блуждали по коридорам шаги —я не могла их слышать, но знала, что они есть. Не говорите, что я не умеюлюбить. Не думайте, что я не хотела быть благодарной. Но у свободы нет рамок, азначит — у меня не осталось выбора. Я брала книги с полок — древние книги,залитые в прозрачный пластик. На них можно лишь смотреть, но если разорватьоболочку, то бумага истлеет, сгорит. Я не хочу судьбы консервированных книг.Лучше быстрая жизнь, чем медленная смерть.

Потом я снимала с другой полки репринты — крепкие инадежные, не боящиеся огня и воды. Никто не отличит их от подлинников —возможно, это и к лучшему. В книге важны только два цвета — черный и белый.Желтая патина времени нужна лишь нашему самолюбию. Я открывала книги наугад — ичитала то, что должна была прочесть в эту последнюю ночь. Прочесть, чтобыотринуть. Прочесть и поверить.

Остаться собой.

Никогда не думай, что при помощи слов ты можешь сгладитьсвои недостатки или придать блеск своим достоинствам… Человеку, который ничегоо себе не рассказывает или рассказывает всё, никто ничего не доверит.

Я взяла слова, чтобы рассказать всё. Не верьте мне. Недоверяйте своей души. Но горячий воск слов на моих руках. И когда словаостынут, превратятся в черные на белом тени, они сохранят отпечаток ладоней.

Читайте с моих рук… Мне смешны и дороги книги, отрицающиевласть слова. Безумны слова, отрицающие власть книг. Я жила их жизнью — преждечем начать свою. Меня учили любви слова, прошедшие сквозь века. Я знала — этопро меня.

Это из меня слепили живой цветок, счастливый цветок, и яждала тепла, которое заставит раскрыться. Но не было тепла — наверное, оноосталось с теми, кто умел любить и страдать. С теми, кто видел в любви живойцветок, с теми, кто находил о любви слова, заставляющие любить, с теми, ктоговорил о гибели любви так, что хотелось умереть.

Как я ненавидела писателей, заставляющих придумывать хорошиеокончания к их книгам! Как я влюблялась в них — они не умели лгать… Как любилаих героев — писатели могли умереть, а книги жили…

«Он понял, что нужно разжигать огонь», — сказали о моемгерое, моей книжной любви. В наше время не любят разжигать огонь. Говорят, чтопламя устарело вместе с колесом.

Я научусь разжигать огонь. А колесо мне не жалко. Лучшеходить по земле.

Я медленно отложил «Книгу Гор». Чертовщина какая-то. Немогли мы с жившей почти через век после меня Салли Дженнингс любить одни и теже книги. Ну а цитаты из Честерфилда… Юный гений, супервундеркинд, роддер номеродин Салли Дженнингс конечно не могла читать философа восемнадцатого века. Номне-то его книга попала в руки случайно. Любой из моих приятелей в том далеком— Господи, каком нереально далеком! — двадцатом веке при слове «Честерфилд»воскликнул бы: «Отличные сигареты!» Что же получается — книга писалась дляменя?

Мысль вползла в сознание холодной скользкой змеей. Никуда яне убежал от предопределенности, от всезнающих Сеятелей. Все рассчитано наменя… провокация…

Бред! Я соскочил с кровати, на которой валялся перед«семейным ужином». Просто «Книга Гор» талантлива. Она гениальна, она для всех —и для меня. Это то, что я всегда искал. Покой и ответ на вопросы. Надо дать ееТерри, и Лансу… и Трофею.

Я схожу с ума?

Раскрыв «Книгу Гор» ближе к концу, я опасливо посмотрел настраницу. Что скажешь, Салли?

Если не можешь стать счастьем — будь болью. Разучившисьлюбить, не спеши ненавидеть. Вспомни, что говорили давным-давно: мало кто излюдей (и это особенно относится к людям молодым) умеет любить и ненавидеть.Любовь их — это необузданная слабость, губительная для предмета их любви,ненависть — горячая, стремительная, слепая сила, всегда губительная для нихсамих. Когда ты почувствуешь, что способен любить — сходи с Дороги и строй Дом.Если тебе показалось, что можешь ненавидеть — беги!

Ай да Салли Дженнингс! Ай да психологи, помогавшие писать«Книгу Гор»! Молодцы.

В комнату, осторожно постучав, вошел Ланс.

— Принц, всё готово. И все собрались.

— Возьми книгу, — вкрадчиво сказал я. — И прочитай вслух этустраницу.

Ланс с удивлением взял зеленый томик. Покосился на меня иначал читать:

— Разучившись любить, не спеши ненавидеть. Вспомни, чтоговорили давным-давно…

Ланс на секунду замолчал, вглядываясь в текст. А затемпродолжил, но с легкой запинкой, словно цитировал по памяти:

— Любовь и ненависть едины в своих недостатках. Ненавистьсмотрит глазами любви, и то, что раньше…

— Хватит. Спасибо, — я выдернул книгу из его рук. — Чьи этослова, Ланс?

— Цитата из Эдвасто Ревийского. Очень древний и забытыйтарский мыслитель… — Ланс напряженно следил за мной, прячущим «Книгу Гор» вящик письменного стола. — Можно будет ее почитать?

— Нет, Ланс. Во всяком случае, я не буду. И тебе не советую.В эту книгу заложена какая-то психическая ловушка… дрянь, заставляющая находитьсвои любимые мысли, цитаты, строчки из прочитанных в детстве книг. Там нетЭдвасто Ревойского… или Ревийского? Я вместо него прочитал цитату земногофилософа восемнадцатого века. Ясно?

— Но я же видел своими глазами!

— И я видел. Эта книга заставляла людей уходить из дома,бродяжничать, забывать родных. Возможно, в свое время именно это и требовалосьЗемле, чтобы выжить и начать звездную экспансию. Но теперь книжка не работает…или подчиняет лишь таких, как мы — чужих, неподготовленных. Видимо, у нее былотлично рассчитанный срок действия.

Я говорил уже не для Ланса — для себя. Понимая — иосвобождаясь от сладкого дурмана. Спасибо Салли, я взял из книги всё, что быломне нужно… Хотя при чем здесь Салли? Над бесхитростными девчоночьимивоспоминаниями поработал огромный коллектив талантливых людей. Они знали, чтоэто необходимо для Земли… хочется верить, что знали, а не ставили грандиозныйэксперимент на массовом сознании. Они породили роддеров — зная, что вскорепсихика людей изменится и книга утратит свой гипнотический эффект. Ну,разумеется, останутся доли процента подвластных ей навсегда…

— Пошли, Ланс. Нас ждет принцесса. — Я взял его за руку ипочти выволок из комнаты.

* * *

— Я включил иллюзор, — сообщил мне Нурлан. — Не против?

Круглый обеденный стол, вокруг которого располагалось семьстульев, стоял на вершине холма. Вокруг была степь — покрытая зеленым ковромтравы с редкими алыми цветами. Дул прохладный ветер. Солнце закрывали реденькиепушистые облака.

— Не против, — сказал я, озираясь. — Весна, степь, тюльпаны…Ты любишь миражи, Нурлан. Но лучшим миражем я назвал бы «Книгу Гор».