гениальность - в жизнь. Это утверждение было бы истинным, если бы Оскар сказал, что вложил гениальность в разговоры.

Мнения людей о психологическом и физическом состоянии Оскара после выхода из тюрьмы очень разнились. Все, кто на самом деле его знал - Росс, Тернер, Мор Эйди, лорд Альфред Дуглас и я, сошлись во мнении, что, несмотря на легкую глухоту, его здоровье никогда не было столь крепким, никогда прежде не чувствовал он себя так хорошо. Но некоторые французские друзья были решительно настроены сделать из него мученика.

Описывая последние годы жизни Уайльда, Андре Жил рассказывает, что Оскар «невыносимо страдал в тюремном заключении...Его воля была сломлена... больно признать, но от его разибтой жизни остались лишь руины, останки его прежней личности. Иногда он пытался показать, что его мозг еще работает. Шутить он мог, но нереалистично, вымученно и вторично.

Несколько штрихов к французскому портрету социального изгоя. Они не просто неправдивы, когда речь идет об Оскаре Уайльде - они полностью противоречат правде: Оскар никогда не был столь остроумным и очаровательным собеседником, как в последние годы жизни.

В последний год жизни его беседы были исполнены более подлинного и яркого юмора, чем когда-либо прежде, мысли его были более глубоки и масштабны. Оскар был прирожденным импровизатором. Он просто затуманивал слушателям разум, они не в силах были судить объективно. Фонограф мог бы помочь восстановить истину: очарование Оскара было в основном физическим, его беседы в основном являли собой сумятицу парадоксов, пену мыслей, выражаемых с помощью блеска танцующих глаз, счастливых губ и мелодичного голоса.

Развлечение обычно начиналось с какой-нибудь юмористической игры слов. Кто-то в компании говорил что-нибудь очевидное или банальное, повторял пословицу или общее место, например «Гениями рождаются, а не становятся», и Оскар расплывался в улыбке: «Бесплатно, друг мой, бесплатно».

Засим следовал интересный комментарий о каком-нибудь событии дня, шутка по поводу какого-нибудь общепринятого убеждения или высмеивание какой-нибудь претенциозной напыщенности, крылатое слово о новой книге или новом авторе, и когда все начинали улыбаться от удовольствия, острый взгляд углублялся в себя, музыка голоса становилась серьезной, и Оскар начинал рассказывать историю - историю с символическим вторым значением или проблеском новой мысли, и когда все начинали внимательно слушать, глаза Оскара вдруг начинали танцевать, улыбка пробивалась вновь, словно солнечный свет, и какая-нибудь блестящая острота вызывала всеобщий смех.

Чары разрушены, но лишь на миг. Вскоре будет подброшена новая идея, Оскар с новыми силами бросится достигать еще более изощренных эффектов.

Беседа сама по себе невероятно смягчала Оскара и ускоряла ход его мыслей. Ему нравилось красоваться и поражать слушателей, обычно через час-два он говорил лучше, чем в начале. Его энергия была неистощима. Но его обаяние в огромной мере определялось быстрыми переходами от серьезности к веселью, от пафоса к намешке, от философии к радости.

В нем не было практически никакого актерства. Рассказывая историю, Оскар никогда не изображал своих героев мимически, драматизм его рассказов обычно обеспечивался мыслями, а не яркостью героев. Это была подлинная красота слов, ритмичная мелодия голоса, блеск глаз, который очаровывал слушателей, и главное - искристый, сверкающий юмор, благодаря которому монологи Оскара превращались в произведения искусства.

Как ни странно, Оскар редко говорил о себе или о событиях своей прежней жизни. После выхода из тюрьмы он считал себя неким Прометеем, а свою жизнь - символом, но опыт прежней жизни не казался ему особенно важным, события жизни после падения казались ему предрешенными и роковыми, но о них он говорил редко. Даже захваченный потоком своего остроумия, Оскар продолжал придерживаться тона хорошего общества.

Если попытаться вспомнить один из этих прекрасных вечеров, когда Оскар говорил часами почти без передышки, вспомнится лишь афоризм, летучая вспышка озарения, притча или милая очаровательно рассказанная история. Но поверх всего этого Оскар расбрасывал сияющие блестки своего кельтского веселья, словесного юмора и чувственного наслаждения жизнью. Это - словно шампанское: его нужно выпить быстро, а если оно немного постоит, вскоре вы поймете, что некоторые неигристые вина бывают и поизысканнее. Но Оскар владел магией богатой и могущественной личности: словно великий актер, он мог взять плохую роль и наполнить ее своей страстью и жизненной силой, сделать героя живым и запоминающимся.

Оскар производил впечатление человека с масштабным интеллектом, хотя на самом деле он не был выдающимся интеллектуалом - жизнь не была для него кабинетом для ученых штудий, жизненная драма не входила в сферу его интересов. Все его разговоры были лишь о литературе, искусстве и тщеславии, его царством была легкая салонная комедия на грани фарса - там он правил единолично.

Любой, кто прочтет пьесы Оскара Уайльда внимательно, особенно - «Как важно быть серьезным», наверняка заметит, что Оскару в добродушно-веселом настроении в литературе просто нет равных. Незабываемая сцена этой веселой фарсовой комедии - разговор городской девушки с приезжей из деревни. Когда жительница Лондона узнает, что девушка из деревни практически не имеет возможности завести друзей или встретить мужчину, она восклицает:

- О, теперь я понимаю, что имеют в виду, когда говорят о кризисе в сельском хозяйстве.

Этот добродушный юмор - особый вклад Уайльда в литературу: он вызывает улыбку, в то время как другие пытаются рассмешить. Но при этом Уайльд был столь же остроумен, как любые наши записные остроумцы, и некоторые лучшие афоризмы на английском языке принадлежат именно ему. «Циник всему знает цену и ничего не ценит» - это лучше самых лучших изречений Ларошфуко, столь же прекрасно, как лучшие афоризмы Вовенарга и Жубера. Уайльд был столь же остроумно вежлив, как Конгрив. Количество остроумных реплик, которые способен произнести человек, можно перечесть на пальцах одной руки. Именно благодаря своему юмору Уайльд царил в обществе. Именно благодаря юмору его беседы отличались столь уникальной привлекательностью. Это был единственный человек из встреченных мною, который мог заставить людей беззаботно улыбаться несколько часов подряд. Да, юмор был в основном устным, но всегда - веселый, добродушный: юмор летней молнии, как я это называл - неожиданный, головокружительный, полный красок, но безобидный.

Попытаюсь поймать отблески этой летучей радуги сияющего духа. За несколько лет до того сэр Чарльз Дилк познакомил меня с мадемуазель Мари-Анн де Бовэ. Мадемуазель де Бовэ была талантливой писательницей и невероятно хорошо знала английский, но, несмотря на копну белокурых волос и живой взгляд, внешность у нее была очень невыразительной. Узнав, что я - в Париже, она попросила меня познакомить ее с Оскаром Уайльдом. Он не возражал, так что я устроил их встречу. Увидев ее, Оскар