Покуда вся семья на полях была, урожай собирала, с Глебом да на хозяйстве Маринка дома оставалась. Вот в один день затопила Маринка печь, уложила малого спать в люльку, сама за дровами в дровяник побежала, чтоб дров для печки натаскать, значит. Стала дрова-то брать, да видать, одно как неловко взяла, поленница-то возьми да и обвались. Ее и засыпало дровами. А одно полено, падая с самого верху, по голове ей сильно стукнуло. Да и остальные полешки потом еще добавили. Сомлела Маринка – много ли надо десятилетней девчонке? Там, под дровами, так и осталась лежать.

Вернулась семья с поля – Захару аж подурнело. Дом снутри весь дымом затянут, аж в окнах бело, и со всех щелей дым валит. Кинулся Захар к дому, Маринку кликая во все горло:

– Маринка! Маринка, бесова дочь! – а Маринка молчит, не отзывается…

Влетел Захар в дом, а там все белым-бело от дыма, не продохнуть. Маринка печь-то дровами на угли забила, а заслонку, чтоб дым-то в трубу шел, открыть позабыла, вот весь дым в горницу-то и натянуло с печи. Стелется дым по горнице, лишь возле самого пола его поменьше. Глаза слезятся, кашель грудь рвет, дышать нельзя вовсе. Закрывая рот и нос рукавом рубахи и щуря глаза, в которые будто соли горсть сыпанули, Захар бросился к окнам. Раскрыл одно да в него высунулся чуть не по пояс – отдышаться сквозь рвущий грудь кашель пытался. Глотнув чуть воздуху, остальные окна раскрывать принялся. Последнее то уж из последних сил едва открыл, да там, возле него, и свалился без чувств на пол, дыма наглотавшись.

Не дождавшись мужа, вслед за Захаром и Агафья в дом кинулась. Дыма-то уж поменьше стало, потому она, хоть и кашляла да задыхалась, но всеж дышать уже могла. Захара она сразу увидала, лежащего посередь комнаты. Испуганная, не знающая, как помочь, и понимая, что ей его не вытащить, Агафья огляделась, и, увидав ведро с водой, стоявшее возле печки, схватила его и всё и выплеснула на мужа.

Захар застонал, зашевелился. Агафья, причитая, кинулась к мужу, который, кряхтя, пытался на карачки подняться, но взгляд ее за люльку зацепился. Женщина, резко развернувшись, схватила люльку, дернула к себе, и, заглянув в нее, заголосила.

В люльке лежал Глебушка. На губах пена застыла, личико синее, из носа кровь лилась, да уж перестала. Рухнула Агафья на колени перед люлькою, запричитала. Захар, с трудом вставши на ноги, шатаясь, подошел и, охнув, схватил сына и, сшибая углы и косяки, ровно пьяный, вывалился на улицу.

Там, на свежем воздухе, распеленав дитя и обливаясь слезами, Захар принялся его тормошить, трясти, пытаясь заставить дышать. Вдруг, словно во сне, вспомнил он, как повитуха, Маринку принимая, оживляла ее, когда та, родившись, дышать не хотела.

Боясь забыть хоть единое движение, Захар, уложив ребенка на землю, рубахой вытер ему рот, просовывая в него палец и, глубоко вздохнув, с силой выдохнул в приоткрытый рот младенца. После, схватив его за ножки, постучал по спине. После чего повторил процедуру. Он снова и снова вдыхал в сына воздух, как заведенный, и, уже не сдерживаясь, довольно сильно бил его по спинке.

Видя подобное обращение с дитем, Агафья, стоявшая над мужем, умываясь слезами, несколько раз пыталась отобрать у него сына, но Захар, стоя на коленях, всякий раз отталкивал ее слабой рукой и продолжал свое занятие. Агафье оставалось лишь смотреть да всхлипывать, затыкая рот кулаком с зажатым в нем стянутым с головы платком. Когда Захар уже был готов сдаться, младенец неожиданно пискнул. Бережно опустив его на траву, Захар уткнулся в нее лицом возле сына и, не стесняясь, в голос зарыдал.

Агафья, радуясь ожившему сыну, схватила плачущее дитя и, завернув его в свою юбку, убежала. Вокруг отца, лежащего на осенней, пожухшей траве, кружком столпились пятеро детей, тихо всхлипывающих и размазывающих по лицу сопли.

Вдруг его тронул за плечо старший сын, Егор.

– Бать… Слышь, бать… Маринки-то в доме нигде нету…

Рыдания стихли. Захар продолжал лежать лицом в траве, и только плечи вздрагивали. Пошевелившись, отец грузно сел. Обведя всех детей налитыми кровью, мокрыми глазами, Захар заорал не своим голосом:

– Маринка! Убью, дрянь! – обведя детей, стоящих вокруг него, бешеным взглядом, Захар тихим, но от того еще более страшным голосом, приказал: – Отыщите ее. Лучше отыщите, не то сам найду…

Дети в ужасе бросились врассыпную. Младшие тихонько подвывали от страха, старшие из-за угла с тревогой смотрели на незнакомого, страшного отца, перепачканного в саже, слезах и земле. Но, испугавшись отцовского гнева, быстро ринулись на поиски Маринки.

Уж стемнело, а девку все никак отыскать не могли. На речке ее не было, на пруду тоже. Никто ее не встречал, нигде ее не видели. Пропала девка, как сквозь землю провалилась.

Наконец, уже падавшие от усталости дети, косясь на отца, запросили есть. Агафья хотела растопить печь, а дров-то возле печи и нет. Послала обоих старших в дровяник за дровами. Почти сразу Егор, белый, как мел, влетел в дом и, отыскав отца круглыми от ужаса глазами, почти прошептал:

– Бать… Там это… Маринку полешками насмерть убило… – и осел у порога, хватая ртом воздух.

Отец, медленно повернув голову, уставился на него безумным взглядом. Агафья, глядя на сына мокрыми глазами, медленно, словно во сне, закрыла рот, из которого рвался безумный крик, кулаком с зажатым в нем фартуком. Обведя взрослых круглыми глазищами, заплакала младшая, Ульяшка. Ее плач словно спустил тетиву.

Уронив табуретку, из-за стола вскочил Захар и, перескочив через лежащего у порога сына, бросился в дровяник. Агафья, схватив ковш с водой, плеснула ее на сына, и, убедившись, что парень зашевелился, обойдя его, кинулась вслед за мужем.

Захар, словно заведенный, выбрасывал на двор поленья, раскапывая из-под них дочь. Заглянув сбоку в постройку, Агафья увидела лишь светлые волосы девочки, перепачканные в крови. Голова у женщины закружилась, в глазах стемнело, и она грузно осела на землю.

Отец, откапывая девочку, даже головы в ее сторону не повернул. Разобрав сверху поленья, Захар вытащил Маринку и прижался ухом к ее груди. Сердце билось. Без сил опустившись с ней на руках на порог дровяника и прижимая дочь к себе, качаясь всем телом, мужчина, подняв голову к небу, закричал раненым зверем, выплескивая все, что скопилось за этот бесконечный вечер на сердце. Он кричал и кричал, глядя на луну, словно волк, в бессилии раскачиваясь взад-вперед. Точно сломанная кукла, в его руках вместе с ним раскачивалась окровавленная Маринка.

Сбежавшиеся на его жуткий крик соседи отобрали у него девочку, занесли в пахнущий дымом дом и уложили на кровать. Глубокую рану на голове сердобольные женщины промыли и обвязали полосами ткани. Маринка в себя не приходила.

Уложив враз постаревшего Захара в постель и растопив печь, соседки попытались отогнать от лежавшей пластом дочери Агафью. Не получилось. Приготовив еду и накормив детей, приказав старшим приглядывать за мелкими, соседи разошлись по домам.

Утром Захар встать не смог – ноги не держали. Поставив ему ведро для нужды, Егор с Петром, взяв с собой Нюрку – Настю оставили помогать матери, строго наказав слушаться и со двора на шаг не отлучаться – втроем отправились в поля, урожай собирать.