Чувствую себя ночным горшком, который, наконец, опрокинули, и все его содержимое вылилось наружу. Стало легче, но зловоние не исчезло. До этого момента я могла только догадываться, что во мне живет подобная ненависть и жестокость. Страшно, когда осознаешь, что ты далеко не ангел, каким тебя считали тринадцать лет. Все твое нутро годами пропитывалось дерьмом и гнилью, и в один момент это поперло наружу.

– Лиза… – в моем имени не слышно жизни, мама не наполнила его ею. – Я и не представляла, сколько в тебе… Я даже подумать не могла, как сильно ты меня ненавидишь…

Мамины глаза безумно мечутся по моей комнате, руки висят вдоль тела, а удары ее сердца я слышу, находясь от нее на расстоянии в несколько шагов, но… останавливаться поздно.

Контрольный в голову:

– Я не тебя НЕНАВИЖУ, а всех ВАС!

Падаю на кровать лицом, остатками лица, в подушку, как из-за любой проблемы в детстве. И, как в детстве, тут же чувствую легкое и теплое поглаживание по спине.

– Я просто зашла поздравить тебя с днем рождения и пожелать тебе исполнения всех желаний, здоровья и сил. Прости…

Я глотаю ком за комом, разрываясь между желанием повиснуть у мамы на шее и слезно просить прощения за все гадости, которые только что ей наговорила, и чувством облегчения, которое испытала. Наверное, то, что было озвучено – мое истинное Я, так как я не спешу виснуть на маме, а позволяю ей бесшумно уйти.

Пусть в такой жесткой и жестокой форме, но впервые в жизни я сказала именно то, что думала. Не жалею, что не стала таскать весь этот груз неозвученных претензий и обид дальше. Мамина память со временем все сгладит, приукрасит, быть может, вовсе уничтожит этот эпизод, а мне пусть немного, но стало легче.

* * *

Школьный год я закончила заочно, хотя физическое состояние организма в целом позволяло явиться в класс – морально я не была готова.

Дни пролетали в ожидании пожертвований на следующую операцию. Я попросту сидела в собственной комнате и ждала, когда в дверь войдет мама и скажет, что добрые люди насобирали нужную сумму денег, и мы отправляемся в очередную клинику. В первые дни моего пребывания в больнице были потрачены все скудные родительские сбережения, позже они влезли в кредиты, и, спасибо, Зоины родители хорошо помогли. Мои мама с папой их не винили и ничего у них не требовали. Буль прожил по соседству не один год и никогда не был агрессивным. Что с ним случилось в тот день, не знали ни они, ни мы – никто. Но семейство Хонгов чувствовало вину за собой и старалось всячески поддерживать мою семью. Хотя мне от этого не легче.

На правах инвалида, которому требуется особое отношение, я забрала в мою комнату видеомагнитофон. Моя фильмотека пополнилась такими шедеврами мирового кинематографа, как «Франкенштейн», «Человек тьмы», «Человек без лица», «Красавица и Чудовище», «Кошмар на улице Вязов» и тому подобная прелесть.

В основном я просиживала дни напролет в своей комнате за запертой дверью. Кушать старалась тогда, когда на кухне никого не было. Душ и туалет максимально оттягивала на ночь. Если сильно хотелось на свежий воздух, выходила либо в темное время суток, либо надев на лицо повязку, или сооружала из какого-нибудь платка паранджу. Я не стыдилась своего лица – нет, я его ненавидела. Из моей комнаты, как и остальных комнат в доме, исчезли все зеркала, но это никак не повлияло на мою искалеченную самооценку. До сих пор удивляюсь: почему не покончила тогда с собой? Быть может, где-то очень-очень глубоко в душе надеялась, что с годами медицина станет настолько могучей и волшебной, что сумеет поставить точку в этом кошмаре, и я еще успею насладиться полноценным существованием.

* * *

В середине июня, четырнадцатого числа, Клавдия попала в больницу с аппендицитом – мама опять была привязана к больничной койке дочери и дома практически не появлялась.

Семнадцатого – отец сорвался.

Я привычно сидела в своей комнате и пыталась рисовать мрачные «картины», подходящие только под одно понятие – «абстрактный экспрессионизм», что хоть как-то отвлекало от «ужасающего реализма». Едва слышно телевизор в десятый раз транслировал мне один из фильмов о Викторе Франкенштейне, и вдруг – «Я свободен, словно птица в небесах! Я свободен, я забыл, что значит страх!..» И дальше по тексту. Наш дом взорвали вопли Кипелова, что могло значить только одно – отец накатил уже больше нормы.

Находиться дома и слушать «Арию» – выше моих сил. Куда бежать? Раньше я могла просто отсидеться в нашем саду, отправиться бродить по городу, гулять в парке, встретиться с кем-нибудь из ребят с улицы, а сейчас?

Хорошо, что на улице шел дождь – прятаться от любопытных глаз под капюшоном куда проще.

Избавляюсь от вросшей в кожу пижамы. Натягиваю джинсы, свитер, куртку и обязательную деталь гардероба – марлевую повязку. Спасибо докторам, которые избавили меня от потребности заплетать волосы, когда обчекрыжили их с левой стороны, чтоб добраться до поврежденной кожи возле уха. Самостоятельно пришлось избавиться от локонов с другой стороны. Незамеченной проскальзываю на улицу и бреду, куда ноги ведут.

Это был первый раз в две тысячи первом году, когда я покидала дом в направлении, не связанном с больницей. Черт! Вру – второй. Первый и единственный был, когда я, злая, но полноценная, шагала новогодним утром папусику за пивасиком. Но это было в другой жизни и абсолютно точно – с другим человеком.

«СИЗЫЙ ГОЛУБЬ»

17 июня 2001 года (четырнадцать лет)

Шагаю не спеша, жадно вдыхая дождевую свежесть. По сторонам не смотрю, а рассеянно изучаю лужи на асфальте, поднимать голову не хочется. Я просто иду, иду, иду… А затем сажусь на какую-то скамейку.

– Деточка, а что это ты здесь делаешь, да еще в такую непогоду – заблудилась или как?

Старческий мужской голос звучит слишком неожиданно. Я моментально вскакиваю с насиженного места и собираюсь молча податься в бегство.

– Да я не против, сиди, если хочешь. Просто подумал, может, помощь какая нужна? А так, я не прогоняю. Сегодня погода слишком скверная для экскурсий, никого ждать не приходится. А компания мне не помешает. Отвлечешь старика от привычного подсчета дней до смерти.

Неожиданное заявление, если учесть, что с первой встречи с этим «тюремным хранителем» я была уверена, что он ненавидит весь род людской.

Я и не заметила, как забрела на тюремно-музейную территорию, а как оказалась на прогулочном дворе для заключенных, в стенной нише а-ля беседка, вообще не понимаю. Но так уж вышло, и теперь на меня с любопытством смотрит пара практически бесцветных и неестественно маленьких глаз.

Первый порыв – бежать, но что-то в голосе старика заставляет притормозить. Идти мне все равно некуда, а здесь, по словам экскурсовода, потока людей не намечается. Быть может, на подсознательном уровне я и пришла сюда потому, что нуждалась в уединении. В будни вход давно бесплатный, тем более в дождь, тем более мне не нужна экскурсия – мне нужен покой. Это место хранит в себе много темноты и боли, и оно лучше всего подходит мне по духу, который за весьма короткий срок стал черным и обозленным.