Коломнин сидит за грубо сколоченным столом рядом с Закржевским и Скоропадским, буравит меня своими глазками, барабанит пальцами по столешнице. Скоропадский смотрит с заметным сочувствием, Закржевский отводит глаза.

– Потрудитесь объяснить, штабс-ротмистр, обстоятельства смерти отправившегося с вами в рейд штабс-капитана Вержбицкого.

Кладу на стол пачку исписанных разным почерком листов.

– В рапортах все указано, Николай Петрович.

Коломнин с брезгливым видом ворошит стопку листов. Морщится.

– А своими словами?

– Господин Вержбицкий был изобличен в передаче японцам информации о передвижении отряда и признался, что является шпионом.

– И вы устроили над ним самосуд? – восклицает он.

– Никак нет. Господин штабс-капитан отравился.

– Грибков поел? – Бровь Коломнина саркастически ползет вверх.

– В воротнике его мундира была зашита ампула с ядом. К сожалению, мы недостаточно хорошо обыскали его и не смогли предотвратить самоубийство, – винюсь я.

– И что вы сделали с телом русского офицера?

– Тело предателя мы планировали доставить на нашу сторону фронта для проведения вскрытия медиками. Чтобы понять, что за яд использовал Вержбицкий.

– Но что-то вам помешало, штабс-ротмистр?..

– Тело исчезло во время нападения тигра-людоеда. Мы предполагаем, что не обошлось без демонического вмешательства.

– Мы?

– Я и барон Маннергейм.

После коротких раздумий Коломнин приказывает:

– Сдайте оружие, Николай Михалыч.

– Я арестован?

– Временно отстранены от командования взводом.

Ну, что-то такое я и предполагал. Потому и постарался обставиться рапортами бойцов и Маннергейма. С бюрократией лучше всего бороться ее собственным оружием. Достаю из кобуры револьвер, кладу перед Коломниным на стол.

– Вы свободны, штабс-ротмистр. Пока свободны! – многозначительно говорит он.

Домой, в расположение родного полка возвращаемся неспешно. Ибо скорость при движении считается по скорости самых медленных участников марша.

Мои оставшиеся в живых полсотни драгунов лишились всех коней: и боевых, и вьючных. Их преследовавшие нас японцы отстреливали в первую очередь, пытаясь лишить нас мобильности. Тачанки пришлось сжечь, дабы ценный девайс не попал в руки японцев. Конечно, те, кто видел их в действии и уцелел, мог воспроизвести их примерную конструкцию и устройство – ничего секретного в тачанках не было и вряд ли будет.

Жаль, конечно, что пока мы без них, но и убиваться не стоит. Будут у нас новые тачанки, не хуже прежних. Зато мы сохранили все пуле-меты: и штатные «максимы», и трофейные «гочкисы».

Бойцы бодро маршируют по дороге под командованием старшего унтера Бубнова. Коломнин едет на лошади чуть впереди. Вроде как он тут главный.

Ну-ну…

Я еду верхом в хвосте колонны. Спасибо будущему гетману незалежной: Пал Петрович выделил мне смирную лошадку.

«Дабы не было урона офицерской чести», – пошутил он.

Его казаки верхами скачут во главе нашей колонны и замыкают ее: в авангарде и арьергарде, так сказать.

А вот и Скоропадский собственной персоной, видать, долго жить будет. Подъезжает на своем жеребце и пристраивается рядом.

– Не помешаю, Николай Михалыч?

– Отчего же, Пал Петрович? Сочту за честь, – улыбаюсь я.

Общество Скоропадского мне приятно. Очень толковый офицер, да и человек хороший. С таким не грех и переговорить по душам.

По лицу вижу: у есаула накопилось много вопросов, и он сразу берет быка за рога.

– Николай Михалыч, вы уж не обессудьте…

– Конечно-конечно, – киваю я.

Расспрашивает меня о подробностях нашего рейда. Особенно есаула интересует тактика.

Рассказываю об азах действий малых диверсионных подразделений в тылах противника против превосходящих сил врага. Неожиданность, мобильность, действия из засады и ночью. По большому счету – все тот же Суворов – действуй смело там, где тебя противник не ждет.

По лицу Скоропадского вижу – нашел благодарного слушателя.

Просит рассказать про тачанки. Почему нет? С удовольствием объясняю, что и как, расписываю в красках многочисленные достоинства и недостатки – без них тоже никак. Глядишь, еще один восторженный адепт появится.

Жалуюсь на косность начальства, рассказываю историю нашего знакомства с Коломниным, когда он мне прописал патефонных иголок без вазелина за «чрезмерный расход боеприпасов».

– Так, Николай Михалыч, и его можно понять – количество боеприпасов на складах велико, но конечно. Ежели будет перерасход – как тогда отчитываться? – вступается за Коломнина собеседник.

– Ну да, Пал Петрович, бюрократия – наше всё.

– Не только бюрократия. Вы представьте – случился перерасход, новый запас не успели подвезти, а враг пошел в наступление. А тут патронный голод. Чем его встречать? Штыком? – продолжает спорить Скоропадский.

Вздыхаю.

– Ваши воззрения на мобильную войну с опорой на превосходство в огневой мощи для нашего начальства уж слишком революционные, – приводит дополнительные доводы есаул.

Тут он, конечно, прав. Как это часто бывает, генералы готовятся к прошедшей войне. А ведь у нас не за горами еще одна, причем мировая. И десяти лет не пройдет…

И там уже появятся и авиация, и танки, и даже химическое оружие. Не начнем готовиться уже сейчас – будет поздно.

– Это требования времени, Пал Петрович. Мы должны быть хотя бы на шаг вперед противника в тактике. И все время его неприятно удивлять. Иначе не видать нам победы, как своих ушей.

Скоропадский удрученно склоняет голову, потом вскидывает подбородок:

– А вы не пробовали связно изложить эти ваши новые концепции? Ну хотя бы в виде рапортов?

– А их будут читать?

– Ну, если подать под определенным соусом и через определенных людей…

Договорить не успеваем. Краем глаза замечаю подозрительное шевеление в густом подлеске у края дороги. Треск выстрела. Коломнин кулем валится из седла на землю. Засада!

Реагирую моментально.

– Отряд! Тревога! Рассредоточиться! Ответный огонь.

Колонна тут же рассыпается, бойцы срывают с плеч карабины, залегают. Трещат выстрелы.

Из зарослей по нам ведут активный огонь. Ничего, сейчас мы им тоже насыплем полную коробку!

– Командуйте своими, Пал Петрович. И с коня, с коня! Мы тут самая выгодная мишень.

Спрыгиваю с лошади. Рука дергается на автомате к кобуре. Черт! Я же сдал наган Коломнину… Как это не вовремя!

Скоропадский командует своими казаками.

Молодец! Пока все правильно делает. Любо-дорого смотреть.

Читинцы спешиваются, укрываются по обочине дороге, за камнями и деревьями, отвечают неизвестному противнику частым ружейным огнем.

И все-таки нападение неожиданно. С полтора десятка человек лежат на дороге. Кто-то неподвижен, кто-то слабо шевелится, раненый, стонет.

– Есаул! Прикройте!

Скоропадский прикрывает меня стрельбой из револьвера, а я, пригибаясь и петляя как заяц, бегу к Коломнину.

Пули взрывают фонтанчики дорожной пыли вокруг, однако пока, слава богу, мимо.

Падаю рядом с телом ротмистра. Весь правый бок его мундира залит кровью. Дотрагиваюсь до шеи. Живчик пульсирует, редко и неровно.

– Ничего, ротмистр! Еще поживем!

Крепко хватаю раненого за шиворот, волоку за собой к телегам с трофейным оружием.

По нам продолжают часто палить из леса. Одна из пуль сбивает с