Мне помнится, что в эти напряженные минуты в бомбоубежище люди старались не смотреть друг на друга, не разговаривали, в основном сидели отрешенно, уйдя в себя, закрыв глаза. Было ощущение, что чья-то злая воля поставила мою жизнь и жизнь окружающих меня в этом подвале людей на острие лезвия, по одну сторону которого жизнь, а по другую – смерть. Все становилось каким-то зыбким и неопределенным. Каждая клеточка моего тела навек запомнила состояние полной беспомощности, невозможности что-либо сделать для спасения себя и своих близких. Это ощущение ожидания смерти просто разрывало душу, и я нередко убегал из бомбоубежища на улицу навстречу реальной опасности.

Тогда же я невольно сделал одно наблюдение. Большинство людей в бомбоубежище составляли раненые бойцы и командиры. Они уже побывали в боях, испытали страдания и страх смерти. Видимо поэтому перед лицом новой опасности в этом подвале они держались с каким-то достоинством и внутренней собранностью.

В один из таких фашистских ночных налетов мы, сидя в бомбоубежище, испугались не на шутку. Налет был очень продолжительным.

Раненые бойцы очень устали и измучились от долгого нахождения в душном подвале. Все ждали отбоя, то есть сигнала о том, что налет завершился (сигнал о начале налета и его окончании всегда подавался сиренами и дублировался по радио). Вроде бы на улице все стихло, но отбоя все не было. Мы сидели на полу, мама в центре, как наседка, а мы, дети, прижались к ней, чувствуя тепло друг друга и вместе вздрагивая от очередного взрыва.

И вдруг слышим, бомбы начали взрываться вновь, причем все ближе и ближе. В подвале мгновенно погас свет. Дело в том, что в этом бомбоубежище не было окон, поэтому не было необходимости придерживаться светомаскировки и обычно горела тусклая лампочка.

И вдруг наступила кромешная тьма. Глубокий подвал начал вздрагивать и буквально ходить ходуном от взрывов тяжелых бомб. Наступило ощущение, что раненые бойцы и с ними мы, малыши, похоронены заживо в этом подземелье. Глубокий ужас и страх просто сковал нас.

Наконец свет загорелся, и раздался общий вздох облегчения. В конце концов прозвучал сигнал отбоя и, еле живые от пережитого, все отправились по своим местам.

Нередко бывало, что не успевали мы добрести из бомбоубежища до дома, как вновь раздавался сигнал воздушной тревоги. Приходилось опять тащиться обратно. Мама обычно поручала мне вести за руку одного из младших братьев.

В этих ужасных условиях у мамы очень тяжело протекала беременность. Это я, конечно, понял позднее, с годами. Мужество, с которым она старалась держаться в те месяцы, спасая нас всех, сегодня просто потрясает воображение. Ей часто становилось очень плохо, а в духоте бомбоубежища – совсем невмоготу.

И вот во время одного очередного длительного налета мы сидим вокруг мамы на полу в углу бомбоубежища на своем обычном месте.

Мама вначале тихо постанывала, затем стала всхлипывать, видимо, превозмогая боль.

Через некоторое время подозвала меня и шепотом попросила подняться наверх, в госпиталь, и постараться принести ей воды. Взяв железную кружку, я отправился в путь.

Охранники не хотели выпускать меня из бомбоубежища, но затем все-таки учли мои мольбы. Я вышел из подвала и пошел искать воду по коридорам госпиталя. Наконец, набрав полную кружку, возвращался назад. И надо же такому случиться, что подходя к углу, где на полу сидели мама с малышами, я споткнулся о чьи-то ноги и упал. Холодная вода из кружки вылилась на лежавшего на носилках тяжелораненого бойца, который стал громко ругаться.

Но уже тогда у меня в характере стала проявляться настойчивость. Поднявшись на ноги, я извинился перед раненым и вновь устремился за водой. Воду маме я все же принес.

Через некоторое время железная рука голода довела нас до такого бессилия и состояния полного равнодушия к опасности, что мы перестали ходить в бомбоубежище и во время бомбежек оставались в своей закопченной каморке, полагаясь на волю случая.

Со временем, когда к налетам и взрывам бомб все привыкли, вместо бомбоубежища я нередко отправлялся на улицу, к подъезду. Ночью там обычно собирались любители покурить и понаблюдать за тем, что творится в небе. А там происходило много интересного, самая настоящая адская игра. Завывали моторы невидимых немецких самолетов. По небу шарили многочисленные лучи прожекторов. Раздавалась непрерывная пальба зениток. Земля ходила ходуном от взрывов бомб.

Задача прожектористов состояла в том, чтобы обнаружить самолет и вести его в луче. Когда это удавалось, к нему подсоединялись другие прожекторы, и самолет становился очень хорошо видимым.

Теперь уже задачей зенитчиков было, используя такой момент, поразить самолет. На этом самолете сосредотачивали огонь многие орудия. Это был волнующий для всех момент. Экипаж вражеского самолета всеми силами стремился выскочить из огненного пятна. С земли тысячи глаз следили за работой зенитчиков, страстно желая погибели стервятнику, несущему смерть.

Надо сказать, что нередко фашистским лётчикам, используя какой-то маневр, удавалось выскочить в темноту. Лишь один раз я наблюдал, как в этой ситуации самолет был поражен, вспыхнул и стал падать. Громовое «ура!» было приветом зенитчикам с земли.

Вспоминается любопытный эпизод. Ночь, очередной налет немецкой авиации, оглушительная пальба зениток, взрывы бомб. Как обычно, стоим у подъезда бомбоубежища, наблюдаем за обстановкой в небе. И вдруг в одном из окон соседнего дома вспыхивает свет. Все ошарашены.

Дело в том, что в городе с наступлением темноты устанавливался строжайший режим светомаскировки. Но, видимо, по тем или иным причинам сбои в этом правиле все-таки происходили. И начали распространяться многочисленные байки о диверсантах-сигнальщиках, которые, якобы, показывают цели немецким самолетам. Имело ли это под собой какую-то реальную почву, не знаю, но то, что существовало уверенное мнение о наличии таких сигнальщиков, не вызывает сомнений.

Поэтому понятно, что увидев в окнах свет, к этому дому помчалась группа военных. Мы, мальчишки, было устремились за ними, но нас быстро отшили. Через некоторое время поисковики вернулись и доложили кому-то из начальства, что в доме обнаружили старуху, которая по ошибке зажгла свет в туалете. По причине дряхлости вести ее для разбирательства не стали.

Пока было тепло, мы с приятелями любили залезать на крыши домов и наблюдать оттуда за обстановкой в небе. Однажды произошел особенно сильный налет. Был ясный теплый день. Мы, мальчишки, сидящие на крыше, сделали вывод, что немцы в этот день сбрасывали преимущественно зажигательные бомбы, в народе их называли «зажигалками». Мы так решили потому, что было мало сильных взрывов. Немецкие самолеты летали на небольшой высоте. Наших истребителей видно не было. И вдруг немецкий двухмоторный самолет, а это был, по всей вероятности, Хенкель-111 (все мальчишки к этому времени знали марки немецких самолетов), прошел прямо над нами так низко, что мы отчетливо разглядели лица фашистских летчиков.