Эти претензии на реальную политическую власть потрясли правительство. Оно-то планировало в качестве первого материала для обсуждения отправить депутатам проект о создании прачечной и оранжереи в Дерптском университете.

Тронная речь Николая II. В. Поляков

При столь разном представлении о назначении Думы никакой совместной работы, конечно, получиться не могло.

От требований «адреса» правительство попросту отмахнулось. На проект амнистии ответило, что «в настоящее смутное время» она невозможна.

Депутаты почти единогласно выразили кабинету «формулу недоверия». Каждый раз, когда выступал какой-нибудь министр, в зале кричали «в отставку!».

Основные бои велись по двум вопросам: об отмене смертной казни (раз уж не получилось с амнистией) и о земельной реформе, в которой были заинтересованы депутаты-крестьяне. Речь шла ни более ни менее как о «принудительном отчуждении частновладельческих земель».

Когда Дума решила вынести этот взрывоопасный вопрос на всенародное обсуждение, терпение правительства закончилось.

Девятого июля 1906 года вышел царский манифест о роспуске парламента. Здание заседаний окружили войска. Депутатов внутрь не пустили.

«Я сел на велосипед и около 7 часов утра объехал квартиры членов Центрального комитета [партии кадетов], пригласив их собраться немедленно у Петрункевича», – вспоминает Милюков. Затем велосипедист наскоро, на крышке рояля, набросал документ взрывного содержания, тут же принятый остальными участниками совещания. Это был призыв к «пассивному сопротивлению», то есть к кампании гражданского неповиновения.

В тот же день более трети членов Думы перебрались в Выборг, на территорию автономной Финляндии, где не могла помешать российская полиция, и выступили с воззванием к российскому народу не платить налоги и не отбывать воинскую повинность: «ни копейки в казну, ни одного солдата в армию».

Произошла ситуация, очень похожая на французские события 1789 года. Тогда монарх точно так же созвал всенародное собрание – Генеральные Штаты, чтобы умиротворить общественное возбуждение, но случилось нечто противоположное. Когда выяснилось, что депутаты не согласны ограничиваться пустыми речами, и перед ними заперли двери зала заседаний, радикалы перебрались в другое помещение и объявили себя Учредительным собранием, после чего разразилась революция.

Профессор Милюков действует. И. Сакуров

Сущностная разница между французским 1789 годом и российским 1905-м заключалась в двух обстоятельствах. Во-первых, в России не сложилось многочисленного «третьего сословия», то есть среднего класса, которому была бы близка идея Учредительного Собрания. Во-вторых, либеральные вожди всячески подчеркивали свою нереволюционность. Концепция «пассивного сопротивления» явно не могла увлечь «широкие народные массы» и тем более привести к штурму Бастилии. «У нас не было языка, которым мы могли бы поднять народ, потому что истинный смысл совершившегося был ему мало доступен», – признал впоследствии Милюков.

Кроме того правительство проявило непривычную для него гибкость. «Выборжцы» храбро вернулись в Петербург, ожидая ареста и рассчитывая, что репрессии вызовут общественный взрыв. Это наверняка случилось бы, но бунтарей не арестовали. Воззвание было просто проигнорировано властями. И лишь потом, когда стало ясно, что никакого «пассивного сопротивления» нет, всех подписавших воззвание предали суду. Приговор был мягким – три месяца заключения, что трудно было назвать «жестокой расправой», но осужденные лишались избирательного права. Таким образом все предводители лево-либерального движения не смогли попасть в парламент следующего состава.

Внезапное хитроумие Власти объяснялось тем, что у нее сменился командующий – одновременно с роспуском Первой Думы вместо тусклого Горемыкина премьер-министром был назначен Петр Аркадьевич Столыпин.

Под руководством нового стратега самодержавие стало экспериментировать с трудной проблемой народного представительства. Было понятно, что надо как-то воздействовать на выборы следующего парламента, дабы он снова не получился чересчур оппозиционным. Мысль о подтасовках и фальсификациях государственным мыслителям тогда в голову не приходила, но были опробованы другие методы.

Помимо вышеописанного трюка с отстранением самых активных деятелей Общества от выборов, придумали ловкую штуку. Антиправительственно настроенные партии (всех левее «октябристов») не стали легализовать, то есть, выражаясь современным языком, регистрировать; при этом печатать избирательные бюллетени имели право только легализованные партии. Другим шагом по дерадикализации будущей Думы стало недопущение к выборам бедных крестьян и значительной части рабочих.

Новая избирательная кампания стартовала в ноябре 1906 года. Несмотря на «профилактические» меры, принятые правительством, проходила она совсем неблагостно. Нелегализованные партии легко обошлись без печатания бюллетеней – наоборот, превратили этот дефект в эффект: возникло движение волонтеров, заполнявших бумаги от руки. Кроме того, одумавшись, в выборах приняли участие революционеры – и социал-демократы, и социалисты-революционеры.

Таким образом за места во Второй Думе сражались уже четыре силы: сторонники традиционного самодержавия (правые); октябристы (центристы); радикальные либералы (левоцентристы) и социалисты (левые).

В результате парламент получился поделенным на две половины, причем лагеря образовались не столько по идеологическому признаку, сколько по готовности сотрудничать с правительством. Скажем, содержательного различия между октябристами и кадетами было намного меньше, чем между кадетами и социалистами или между октябристами и правыми, но при голосовании умеренные и «неумеренные» либералы обычно оказывались по разные стороны баррикад.

По этому параметру Дума опять получилась «нерабочей».

Кадеты, оставшись без «медийных лиц», потеряли много мест, зато возник довольно многочисленный социалистический блок. Суммарно заведомые нонконформисты получили 321 мандат из 518, а в ходе заседаний выяснилось, что вместе с левыми голосует и часть остальных депутатов.

Правда, теперь с трибуны громче зазвучали голоса «справа». У ревностных сторонников самодержавия появились яркие ораторы: В. Пуришкевич, В. Бобринский, В. Шульгин. Но о «правом» секторе Общества (который тоже существовал) мы поговорим позже.

В любом случае самой яркой «звездой» нового парламента был не кто-то из его членов, а глава правительства Столыпин.

Он отлично понимал важность общественного мнения и довольно искусно пытался им управлять. Речи премьера были красивы, энергичны и содержательны. Некоторые из них по праву считаются историческими. Масштаб личности Петра Аркадьевича чувствовали даже его политические оппоненты. Революционеров склонить на свою сторону он не пытался, но найти общий язык с широким кругом либералов пробовал, иногда небезуспешно. Важнее всего, что он олицетворял новые большие идеи, которые сумели увлечь некоторую часть Общества.