– Мадемуазель Оффрей – дура. К тому же безответно вменя влюбленная. На вашем месте я бы не стал доверять подобным показаниям.

– Мы располагаем не только ее показаниями, – вголосе Бланшара звучит мягкая укоризна. – По меньшей мере еще троесвидетелей утверждают то же самое. Электрик, пожарник и разносчик пиццы, неиначе.

– Вот как? И что же они утверждают? Что я натачивал ножи прочищал базуку, чтобы избавиться от мадам Сават?

– Не передергивайте, мсье Кутарба. Вы ведь хотели уйтииз «Сават и Мустаки», не правда ли?

– Это не совсем так…

– Вы хотели организовать свою собственную компанию. Такбудет точнее?

– Я хотел быть самостоятельным. И Мари-Кристин… МадамСават была не в восторге от этой идеи. Не буду отрицать.

– Почему?

– Вы же сами сказали, Бланшар… «Сават и Мустаки» в последнеевремя заняли лидирующие позиции на парфюмерном рынке. И – не сочтите менянескромным – в основном благодаря моим усилиям. Я просто вырос из рамок фирмы,понимаете? Вы ведь тоже вырастали из своих штанов, даже самых любимых…

Упоминание о штанах приводит малыша Дидье не в самое лучшеерасположение духа. Я идиот, мог бы и сам догадаться: рост – больная мозольБланшара, на которую лучше не наступать. В нем от силы метр шестьдесят, дажеучитывая наборные каблуки и«ортопедические стельки. И вполне вероятно, чтолюбимые штаны волочатся за ним из отрочества. Неказистого прыщавого отрочествапо прозвищу «Шпингалет» или того хуже.

– Значит, мадам Сават не хотела, чтобы вы уходили?

– Дураку понятно.

– Неужели это было такой уж неразрешимой проблемой?

– Легко. Легко разрешимой, – я надолго замолкаю.Странно, но воспоминания о муторной, долгоиграющей склоке с Мари-Кристинпо-прежнему причиняют мне боль. – Я мог бы взять кредит – и мне егодавали… Но… Вы понимаете… Существовали этические соображения.

– Какого плана?

Бланшар-Бланшар, тебе ли не знать о них – с твоими вечнымиценностями недомерка?

– Мари-Кристин я был обязан всем. Всем, вы понимаете? Ябыл почти мальчишкой, когда она вывезла меня в Париж. И я любил ее – не изблагодарности за карьеру, нет. Я просто любил ее. И сама мысль о том, что мойуход из компании будет расценен, как предательство, была мне невыносима.

– И все-таки вы хотели уйти… И вы говорили об этом смадам Сават…

– Я не ушел.

– А теперь? – малыш Дидье приоткрывает пасть имеланхолично запускает туда пальцы.

– Что – теперь? – мне остается только следить заБланшаром, выстукивающим на резцах что-то совсем уж легкомысленное: в диапазонеот классики до брит-попа.

– Теперь этических соображений не должно существовать.Мадам Сават мертва, и никто не обвинит вас в предательстве. Вы свободны.

– Я не убивал Мари-Кристин.

– Разве я обвиняю вас в убийстве, мсье Кутарба? Простона данном этапе вашей жизни ее гибель снимает многие проблемы.

– Повторяю. Никаких особых проблем не было.

Ах ты, сукин сын, блоха при исполнении, чихать я хотел навсе твои финты!..

– Когда вы в последний раз видели мадам Сават?

– Я встречал ее в аэропорту. – Я все еще стараюсьсохранять спокойствие. – Около двух недель назад… Если вы помните, мыначали беседу именно с этого.

– Я помню. Вы встретили ее в аэропорту и?..

– И отвез в гостиницу «Невский палас». Это в центре.Она всегда там останавливается. Много лет.

– Вы расстались в отеле?

– Нет. В тот день мы вообще не расставались…

– Пятнадцатого января?

– Скорее всего. Скорее всего – пятнадцатого… У меняплохая память на даты.

– И давно? – Бланшар наконец-то вынимает пальцыизо рта; но только затем, чтобы обрушить их на край ни в чем не повинногостола.

Это уже не брит-поп, это рокапопс, никакой определенности встиле, Бланшар всеяден.

– Что – «давно»?

– Давно плохая память?

– Всегда была плохой.

– Страдаете провалами? – недомерок сочувственношмыгает носом.

– Нет. Просто даты для меня несущественны.

– С таким подходом трудно рассчитывать на успешныйбизнес…

Самое время расхохотаться в лицо сукиному сыну Дидье. Что яи делаю, в самый последний момент сменив оскорбительный хохот на надменноепохмыкивание.

– И тем не менее… Результаты успешного бизнеса налицо.А для дат существуют ежедневники.

Теперь уже хмыкает Бланшар.

– И вы позволите взглянуть на ваш ежедневник?

– Это вряд ли. Там много конфиденциальной информации,которая как раз и касается бизнеса.

– Понятно. Ноя не шпион конкурирующей фирмы… Я расследуюдело об убийстве мадам Сават.

– Откуда я могу знать? Я вас первый раз вижу. И вот ещечто, Бланшар… Эта ваша дробь… Несколько отвлекает. Если возможно – перестаньтебарабанить по столу.

Недомерок вспыхивает, как будто его застали за чем-тонеприличным.

– Дурная привычка. Простите…

Пальцы Бланшара моментально сжимаются в кулак, после чегокулак оказывается зажатым между коленями. Похоже, отрочество малыша Дидье былоеще более безрадостным, чем я мог предположить. А с такими комплексами даже наширокоскулую официантку рассчитывать не приходится.

– Вернемся к пятнадцатому января. Вы отвезли мадамСават в отель. Что было после?

– Пообедали в ресторанчике «Лас Торрес». Это совсемрядом, и Мари-Кристин он всегда нравился. Тихое место, испанская кухня, живаямузыка и все такое… Нам нужно было обсудить кое-какие проблемы.

– Касающиеся вас обоих?

Дешевые финты продолжаются, но теперь мне совершенно на нихнаплевать.

– Касающиеся «Сават и Мустаки». Мари-Кристин имелабизнес в России. Думаю, вы об этом осведомлены. Два бутика, первый открылсясемь лет назад.

– Его руководство осуществляете вы?

– Нет. Скажем, я за ними приглядываю. Менеджмент иперсонал – русские. Я вернулся в Россию всего лишь месяц назад.

– Зачем?

Меньше всего мне хотелось бы обсуждать эту проблему с выскочкойиз парижского комиссариата.

– Это как-то связано с вашими… э-э… трениями с мадамСават? – продолжает напирать малыш.

– Все гораздо проще. Я вел переговоры об открытии вПетербурге парфюмерного магазина нашей фирмы.

– Удачно?