С Анук все выглядит естественным, более того – единственновозможным.

Интересно, какие еще сюрпризы она мне преподнесет?..

Впрочем, об одном из них я знаю почти наверняка: завтраутром Анук обязательно попытается ускользнуть. Хлопнуть дверью за секунду дотого, как я открою глаза. Так было всегда, и вряд ли что-нибудь изменилось запрошедшие восемь лет. Изменился только я, бедный сиамский братец: я вытянулся,раздался в плечах, оброс мускулатурой. И если я решу перегородить двернойпроем, сдвинуть меня с места будет не так-то просто. А именно это я и намеренсделать: помешать Анук уйти.

Чтобы помешать Анук уйти, я надираюсь кофе, выкуриваю двепачки сигарет и даже забиваю косячок с первостатейной анашой. Но и эти мерыкажутся мне недостаточными. Под банальным предлогом «сорри, сестренка, мненужно отлить», я выскакиваю в прихожую и, распугав стрекоз и примкнувших к нимчерных саламандр, запираю дверь на все замки. И прячу ключи в задний карманджинсов.

Спустя пару окутанных молчанием часов Анук отправляетсяспать. Мне тотчас же приходит в голову светлая мысль засунуть куда подальше ееботинки. Но Анук вовсе не намерена с ними расставаться, ни с одной своей вещьюона не расстанется просто так. Мне остается только завидовать этим чернымтупоносым тварям, и распустившимся рукавам свитера, и подолу шерстяной юбки, неговоря уже о монетах в рюкзаке: они знают об Анук гораздо больше, чем я могусебе нафантазировать.

Погасив свет в комнате («Спокойной ночи, сестренка»), яустраиваюсь у двери в коридоре – сторожить Анук. Я пытаюсь убедить себя, чтоделаю это для Мари-Кристин, которой так важно заполучить лицо моей сестры. НоМари-Кристин – всего лишь отговорка, жалкий предлог. Я просто не хочу терятьАнук, только и всего.

«Не спать, Гай», – говорю я себе.

И засыпаю под шелест болиголова, виноградной лозы истрекозиных крыльев.

Кошмары мне не снятся. Совсем напротив, сон мой наполненмоими же детскими сокровищами из моих же детских карманов: кусок фольги,высохшая тыковка, два стеклянных шарика; металлический волчок, бывший когда-топредсердием часов… Детскими сокровищами и мягким светом, который таксвойственен нашим с Анук родным местам. Я и думать о них позабыл; подозреваю,что и Анук никогда о них не вспоминала. Подозреваю я и другое – Анук лжет мнеэтим своим сном и пытается усыпить мою бдительность. И подсовывает мне мягкийсвет в обертке из фольги: а ну как я сожру его и успокоюсь?

Так оно и происходит.

Я просыпаюсь именно тогда, когда и должен был проснуться:стоит только хлопнуть входной двери. На то, чтобы восстановить событияпрошедшего вечера, уходит несколько секунд, после чего я вскакиваю на ноги сгромким криком:

– Анук!..

Пустое, ловить больше нечего, случилось то, что и должнобыло случиться: Анук ушла. Хотя ключи по-прежнему лежат в заднем карманеджинсов, – Анук ушла.

Что уж тут поделаешь, она умеет подобрать ключи ко всемзамкам, она и есть ключ – Анук, моя девочка.

Ничто больше не напоминает об Анук: обои с маргаритками икалендарь с видами Прованса снова на месте; а на входной двери по-прежнемумаячат ронни-бэрдовские еноты в бейсболках. И никаких стрекоз, и никакихсаламандр, и никакого болиголова. Я почти готов поверить в то, что встреча сАнук – плод моего воображения, но… Есть еще Мари-Кристин, и есть вчерашнийразговор с ней.

И есть Диллинджер.

Анук все-таки оставила кассету, я нахожу Диллинджера визголовье постели, на которой она спала (странно, но постель кажетсянетронутой). Оставив мертвого Диллинджера на сладкое, я натягиваю легкую курткуи выскакиваю из дома. Идти по следам Анук – как давно я этого не делал!..

На ближайшей автобусной остановке я обнаруживаю монету изрюкзака Анук (кто еще мог оставить здесь этот латунный восьмигранник сиероглифами?). Дождавшись автобуса и даже не взглянув на его номер, яустраиваюсь в салоне, рядом с огромным негром в гавайской рубахе навыпуск икожаной жилетке с… о, черт!., меховым подбоем. От негра напропалую тащитмускатом, фаст-фудом, гашишем и дешевым гостиничным сексом. Должно быть, именнотак выглядел полузабытый блюзмен Бадди Гай, даже помятая фетровая шляпаимеется.

Негр вываливается из автобуса у Северного вокзала, я следуюза ним на расстоянии гитарного грифа. Никакой цели я не преследую, но негр,очевидно, имеет на этот счет свои соображения. Пройдя квартал, он резкооборачивается и хватает меня за лацкан куртки усиженной копеечными перстнямилапой:

– Какого черта?!

Я молчу. Действительно, какого черта?

– Какого черта ты вшиваешься у меня за спиной, говнюк?

– Вообще-то мне в метро, – полузадушенным голосомговорю я. – А вам?

– Вообще-то лучше тебе перейти на другую сторону улицы.А то как бы промеж: глаз не схлопотать. Или того хуже. Ты все понял?

Я молчу. Пока эбонитовый самец картинно угрожал мне, что-тоизменилось. От него больше не прет мускатом, гашишем и фаст-фудом. То есть всеэти запахи, въевшиеся в нигерову печень, сохранились, но я больше их нечувствую. Я чувствую совсем другое – нежное, тонкое, едва уловимое. Запахкажется знакомым; наверняка он попадался мне вкупе с другими запахами, но вчистом виде… В чистом виде он может свести с ума кого угодно. В чистом виде онбольше приличествует юной девственнице с легкими, как перья, губами, чемзавшивленному толстомордому нигеру, которому даже помыться недосуг. Расстатьсяс этим запахом не представляется возможным, и я все пялюсь на фетровую шляпу,каждую секунду рискуя получить «промеж глаз».

– Вижу, не понял, – цедит негр, прикидывая, как быприпечатать меня половчее.

Запах, еще мгновение назад едва уловимый, становится резче.Нечто подобное происходило на питерской вечеринке четыре года назад – тогда я впоследний раз видел брюнеточку Лилу. Нет, это не гибискус, это что-то другое,но такое же самодостаточное. Нигер неважен, как неважна была Лила, – онипросто служат сосудом, флаконом для столь чарующего запаха, только и всего.

– Говорят, у тебя можно разжиться дозой? –неожиданно даже для самого себя спрашиваю я.

Присвистнув от удивления, владелец фетровой шляпы ослабляетхватку и некоторое время молча перекатывает в уголке рта огрызок вонючейсигары.

– Чего?

– Говорят, у тебя можно разжиться дозой, – ятерпелив.

– И кто же это так разговорился?

– Один знакомый парень. Ты должен знать…

Зачарованный запахом, я становлюсь проницательным, –как змеи, которые плодились у нас в саду в дождливое лето. Наверняка мой негрпроживает в одной из этнических клоак у Золотой Капли, там полно мелкотравчатыхгероиновых дилеров. Таких вот африканосов с дутыми побрякушками на пальцах ишее, и почему негры так любят все блестящее – от колец до однолезвийного ножа«survival»?.. Наверняка мой негр держит в приятелях кучу отбросов, кожа которыхимеет разницу лишь в оттенках – от кофе с молоком до темно-лилового. И почемубы среди них не затесаться какому-нибудь сенегальскому или эфиопскому поганцу соткляченной задницей и шрамом на щеке? Да, шрам на щеке подойдет…