Заумь грить, маргинал мля, вота я кто, — Леха как-то стушевался, не нравилась ему тема. Не любят бродяги откровений. Ушел и все, нету той жизни.

Шмотье мое не просохло, и весило целую тонну. Лехино тоже не высохло, но он предпочитал досушивать на себе просто потому, что другого не было.

— Ты не одевайся, давай на ту сторону перейдем, а там оденемся.

— Зафигом на ту сторону-та.

— Да я тут каждый куст знаю, не парься, выведу как надо.

Леха, пыхтя, собрал все монатки и пошел за мной, я взял свой мешок, и его, не сильно тут много идти, но ведь мелкий какой Леха-то. Ну его, пускай хоть сам перейдет. На другом берегу мы оделись, и мой дружок заверещал и заприплясывал.

— Во, ты пряма артист какой, ты пряма как этот на рекламе-та, я забыл, сильна похож. Во где жа ты такие шмотки взял? Не, ты точно кого-то грабанул.

Ареговские шмотки сидели как родные, мы с ним одной комплекции, тока мое пузцо сдулось. Ну, с сандалиями мужик тоже угадал, ремешки ослабил и все. И то, что чуть маловаты, ничего, а про чистые носки и трусы просто не рассказать. На оставшиеся двадцать рублей решил купить резинку и расческу, ближайшая парикмахерская еще не скоро, а волосы отросли невероятно. Мы выбрались наверх вдоль заводской стены, я стал легче на сто тонн, и все стало легче, несмотря ни на что. Я рассказывал Лехе по дороге, как я пацаном ходил сюда ловить гупешек. Тут очистные от завода и видимо попали рыбки или икра, а вода круглый год теплая, и гупи здесь плодились в невероятных количествах, и я с пацанами лазал через забор с липы прямо на крышу котельной, а потом на сами очистные. Мы вооружались сочками и бидонами и ловили вечерами в пятницу и в субботу рыбок, а в субботу и воскресенье с утра везли их на птичку и там продавали по пяточку, мы за день такие деньги зарабатывали, что нашим родителям и не снились. Но наша лавочка продержалась чуть больше двух месяцев, нами заинтересовались истопники, однажды мы пришли к липе, а заветная ветка отпилена, мало того — по краю крыши мотки колючей проволоки. Так закончился мой первый бизнес.

Мы шли с моим корешком мимо проходной, и я знал, что там будет автобусная остановка, а за ней проулок и мы выйдем обратно к Маленковке. Как это было интересно — знать. Я помнил эти места с детства. Детство вдруг резануло ножовкой прямо пополам, и дыхание сорвалось, и шаг сбился. Что-то произошло еще там в детстве. Но что? Я видимо это знаю, просто не помню. Радовался, но понимал, что это ненадолго, может на несколько часов, а может на несколько дней. Я знал, что когда память придет вся, и не дай бог сразу, я взвою, как волк в капкане, и я не знаю пока, как переживу себя. Но уже точно знал, что переживу.

Мы распрощались с Лехой у станции, я пошел мимо ларьков с газетами, там всегда есть всякая мелочь, расчески, карты, резинки, сигареты, брелоки и даже энциклопедия карманная. Я нашел себе расческу покондовее и резинку попроще. И двинул к Арегу.

Арег сидел в распахнутой машине со злобной физиономией, курил и выстукивал носком надраенного ботинка ритм какой-то армянской песни. Опоздал я, я знаю. Никогда не опаздывал, всегда заранее и с трепетом, с ужасом я несся к палатке моего благодетеля. А тут опоздал, захлебнулся в восторгах. Не спешил, не бежал. В первый раз в жизни не суетился. Не помню всей жизни, но знаю, что вечная суета и была моей жизнью.

— Здорово, Арег, ну ты меня выручил, ну, мужик, ну слов нету, — я в первый раз протянул ему руку.

Арег вскинул свои по-армянски коровьи глаза. Помедлил немного.

— Ну, здорово, мужик.

Он вышел из машины. Обошел вокруг меня.

— Вот я так и понял твой костюм. В Италии купил, жадность проклятая, подешевле, сильно хотел, даже не мерил. А дома надел — брюхо не влазит. А ты поджарый, тебе хорошо. Прям видал, как тебе купил.

— Да, как надо, и главное не яркий, не люблю яркое шмотье.

— А я, Саня, думал, ты не придешь, думал, долго пить будешь, думал, ошибся, сука…

— Не, Арег, я вспомнил, что пью тока коньяк, а там, где я был, не было конька.

Он понял, что что-то произошло, но он не спросил, потому что мужики такие вещи не спрашивают, а я не сказал, потому что незачем.

— А ты породистый, я и не замечал, — Арег все еще осматривал меня.

— А ты меня и не видел, то не я был, давай знакомиться?

— Да уж, точно не ты, тебя я, мужик, в первый раз вижу, — заулыбался Арег, я понял, что тоже не видел его.

— А ты вот как сюда в палатки-то, ты же не торгаш?

— Я, Сань, торгаш теперь, у меня, Санек, четыре младших сестры, двух сплавил замуж, двух нет, сам вот не женюсь, пока дур не сбыл, отца нет, старший брат погиб в Карабахе, вот теперь я торгаш.

— Ты молодой совсем, сколько тебе? — да глаза не коровьи, телячьи, как я не замечал.

— Двадцать семь.

— А младшей сестре?

— Восемнадцать дуре будет, — Арег прямо как хозяин курятника.

— Почему дуре?

— Да тока игрушки на уме, учиться не хочет, работать не хочет, старшие с ней носятся, как с игрушкой, избаловали. Кому такая жена нужна. Давай тебе отдам. Лупить разрешаю, — мы смеялись и ждали, и я решился.

— Арег, через годок поговорим. Я, знаешь, уйду скоро, может завтра. Не знаю, надолго ли, видимо да. Мне надо сначала начать. Я знаю, что скоро вспомню, с чего все началось. Но не знаю, каким вернусь.

Больше я не знал, что добавить.

— Я, Саня, не понимаю, что у тебя, я только помню, как ты улыбался, глядя на сигареты. Я подумал, что тебе это важно. Рад, что я не ошибся.

Мы помолчали, потому что, а что говорить? Мы все понимали. Я