Чаще всего этим наше знакомство с новостью и заканчивается – прямоугольником-анонсом во френдленте, потому что мало кто в здравом уме кликает хотя бы по каждой десятой ссылке в Facebook (и тем более дочитывает до конца). Все подробности остаются внутри некликнутой ссылки. Поэтому лицо и имя-фамилия рядом с ним жирными буквами – главные критерии того, принимать ли во внимание написанное в заголовке и подзаголовке. Если мы лениво прокручиваем ленту колесиком мышки, у нас на это решение есть считаные секунды. И если вслед за нобелевским лауреатом Даниэлем Канеманом различать в мозгу «быструю» и «медленную» подсистемы{49} – примерно понятно, какая из них готова решать задачу в условиях таких ограничений на время реакции. Не можете себе позволить долго разбираться в новостях про геноцид народа рохинджа в Мьянме – значит, нужно дать волю быстрой подсистеме. А для нее портрет на юзерпике – то, что надо. В мозгу включается область распознавания лиц, расположенная на вентральной поверхности веретенообразной извилины (FFA, fusiform face area), связанная с центрами эмоций. Это как любовь с первого взгляда: верю – не верю.

А если друзья в соцсетях так на нас влияют – полезно разобраться, кто они такие и как вообще устроена наша дружба. Откуда ни возьмись в этом сюжете появляются обезьяны.

* * *

Обезьяны-гелады живут в Эфиопии, весят как трехлетний ребенок, имеют массивную гриву, как у льва, и огромную складку лысой красной кожи на груди, чем-то похожую на петушиный гребень. Такой среди приматов нет ни у кого больше, но это не главное, чем интересны гелады. Сорок четыре года назад, в 1974-м, будущий профессор Оксфорда Робин Данбар защитил про гелад диссертацию: его занимал вопрос, как устроены отношения у них в группах.

«Что касается высших приматов, со всей определенностью можно сказать, что у них бывает дружба в том же смысле, что и у нас», – говорит профессор. Про него – точнее, про «число Данбара» – чаще всего вспоминают не в связи с обезьянами, а в связи с Facebook и Twitter. Развивая свои наблюдения за дружбой у обезьян, Данбар обнаружил у человеческого мозга одно неприятное свойство, которое мешает соцсетям превратить весь мир в одну большую дружную семью. С тех пор, как с этими работами познакомились за пределами круга ученых-антропологов, журналы вроде Forbes{50} или Businessweek{51} пишут про влияние его идей на компании Кремниевой долины. А еще Данбар – автор полутора десятков научно-популярных книг, две из которых переведены на русский{52}.

В 1974-м, в год защиты его диссертации, на пике моды была этология: альфа-самцы и гамма-самцы, импринтинг, поза подчинения – термины именно этой науки, которые сейчас чаще можно услышать на тренингах личностного роста, чем встретить в журнале Science, но тогда они были горячей темой. Хочешь объяснить поведение человека? Погляди на гусей, павианов, шимпанзе – и смело экстраполируй. Отцы этологии – Конрад Лоренц, Карл фон Фриш и Николас Тинберген – только что разделили на троих Нобелевскую премию. Философ Грегори Бейтсон изучает коммуникацию между дельфинами. Еще через несколько лет выйдет фильм о говорящей горилле Коко, которую учат выражать мысли с помощью американского языка глухих{53}. Поэтому обезьянами занимались так же активно, как за тридцать лет до того – ураном и радием.

У работ Данбара про обезьян были все шансы вместе с большей частью этологических исследований остаться в прошлом веке, если бы он еще некоторое время спустя не сделал конкретный количественный прогноз про людей, который в эпоху больших данных легко проверить. В 1993-м Данбар предположил, что у разных приматов, от мартышек до людей, число социальных связей не безгранично – оно упирается в потолок, зависящий от размеров неокортекса, самой новой (в эволюционном смысле) части головного мозга. Для гиббонов этот потолок – 15 особей, для орангутанов – 50, для шимпанзе – 65. И он примерно совпадает с размером групп, которыми эти приматы предпочитают жить.

Размер неокортекса у человека тоже не проблема измерить, и если подставить его в формулу, получится 150 – то самое число Данбара, про которое много говорят и пишут. Сначала кажется, что здесь явная ошибка. Во-первых, люди селятся в многомиллионных городах. Во-вторых, у них есть Facebook с лимитом в 5000 друзей, и многим его не хватает. В-третьих, каждый знает чувство, что все знакомы со всеми.

Популярный (до такой степени, что на него ссылаются в новогоднем фильме «Елки» для семейного просмотра) способ сказать то же самое понаучней называется «теория шести рукопожатий». Между вами и любым человеком на другом конце света, говорит эта теория – цепочка из пяти-шести личных знакомств. А если вы журналист, пять-шесть превращаются в два-три. Взяли интервью у автора биографии математика Нэша, который 20-летним студентом добился в Принстоне аудиенции у Эйнштейна – и теперь вас и Эйнштейна разделяют два рукопожатия. Сходили на мастер-класс к фотографу М., у которого однажды случилась беседа со 100-летней Лени Рифеншталь, режиссером «Триумфа воли», – вот вам два рукопожатия до Гитлера.

Проблема с этой теорией одна: ни шесть рукопожатий, ни даже два не гарантируют, что вас с Гитлером или Эйнштейном хоть что-нибудь связывает на самом деле. Как и с лучшими друзьями ваших школьных приятелей. Города-миллионники – тоже слабый аргумент: социологи много времени потратили на описание защитных механизмов, позволяющих жителю мегаполиса не знать в лицо своих соседей по лестничной клетке. «Гражданское невнимание» – это когда два человека заходят в лифт и могут позволить себе не представляться по имени, не здороваться и вообще делать вид, что другого нет рядом, все те 16 этажей, которые лифт везет обоих домой.

В деревне, когда каждый знает каждого, такое вообразить невозможно – и Данбар решил сосредоточиться как раз на таких сообществах, где обстоятельства вынуждают всех быть попарно знакомыми. Средний размер деревни времен неолита: 150 человек. Манипула в древнеримской армии: 130 воинов. Английская деревня времен Вильгельма Завоевателя (это уже XI век нашей эры): снова 150.

Поселение у современных американских традиционалистов-амишей и гуттеритов – это 110 человек в среднем; но происходит так потому, что когда жителей становится 150, старейшины обычно принимают решение разделить одну деревню на две.