Сразу после собрания князь Довмонт пошел искать жену.

Та оказалась в детской. Взгляд красавицы источал умиление. По палате бегал крючконосый Репека, забавлял тетку криками, подслушанными у бравых варутинских охранников. Тут же сидел с важным видом, следил за действиями младшего брата полный, весь в мать, Рукля. «Будущий государь», — оценив его взглядом, уважительно подумал князь.

Он подошел к жене. Но обнять ее не решился, просто застыл за спиной. Наконец, не дожидаясь, когда та соизволит оглянуться, тихо напомнил:

— Пора, радость моя. Надо возвращаться.

— Я остаюсь, — неожиданно ответила Липа. Кажется, она не желала даже обсуждать это решение.

Ответ жены разочаровал наместника. За эти два года они мало общались. Поэтому теперь, когда появилась возможность побыть вместе, хозяину Нальши хотелось наверстать упущенное.

— Не обижайтесь, ваше сиятельство, — чувствуя состояние мужа, опять заговорила княгиня, впрочем, так и не оглянувшись, — хочу побыть с племянниками.

Князь Довмонт не стал уговаривать. Ему было уже ясно, что эта женщина пошла за него не по любви. Тем не менее в честности ее он не сомневался.

Наконец нальшанский князь оставил Варуту... Чем дальше удалялся он от замка своего государя, тем сильнее проникался чувством бодрости. Все то неприятное, тяжелое, что скопилось у него в душе за последние дни, медленно, но уверенно вытесняла забота о предстоящем походе...

В ту же ночь, когда гости разъехались, а домочадцы улеглись, король Миндовг взял подсвечник и отправился через череду покоев к опочивальне свояченицы. Стоило ему начать путь, как перед ним всплыло знакомое видение — та самая жница. Не касаясь пола, предмет его юношеской страсти появился перед ним на расстоянии вытянутой руки — словно приманка, словно заветная цель. Светлейший шел и воображал, что он возвращается в счастливые времена своей молодости...

Оказавшись в нужных ему покоях, король увидел, что жена Довмонта сидит нагая на широком ложе, опершись спиной на высокую подушку и раскинув согнутые в коленях ноги. В тишине слышалось ее стесненное дыхание. Государь подошел ближе и осветил сидевшую... Тонкие светлые косы княжны заиграли переливами, волнами стекая к груди. Глаза девы были увлажнены и источали томление: пробудившаяся еще в юные годы страсть княжны теперь, когда плоть красавицы окрепла, требовала выхода.

Глава 3. Недоброе предчувствие

Однако задуманное осуществилось только спустя два года... Начатый в середине весны поход продолжался уже четвертый месяц. Разделенное изначально на два лагеря — князей Треняты и Довмонта — литовское войско в начале августа вынуждено было объединиться. Случилось это под прусским городом Вейденом, который литовцы взяли в осаду.

Прибыв накануне вечером, нальшанский князь остановился в шатре своего напарника. Уставший до полуобморочного состояния наместник даже от еды отказался, как был, в кольчуге и металлических подлокотниках, улегся на расстеленных в углу шкурах.

Внутреннее пространство походного шатра, сооруженного из кусков бычьей кожи, освещали прикрепленные к вбитым в землю кольям факелы. Вкрадчивый гул горящей пакли навевал неодолимую дрему. Тем не менее заснуть князю Довмонту не удавалось — от переутомления у него разболелась старая рана...

В шатер беспрерывно заходили люди. Князь Тренята время от времени принимался покрикивать. Он сидел на лавке и смотрел на рисунок на лоскуте расстеленной перед ним овечьей кожи — план укреплений города Вейдена... В какой-то момент в шатре появился обозничий, сообщил:

— Недостает подвод, ваша светлость. Слишком много добра. Не прикажете ли кое-что сжечь?

— Добра много не бывает, — огрызнулся жадный воевода и, ударив по лоскуту, взвизгнул: — Бывают нерадивые обозничие!

Успешный в целом военачальник, энергичный, большой трудяга, князь Тренята отличался излишней вспыльчивостью. Неспроста подчиненные называли его Цепным Псом.

— Как хочешь, — с угрозой продолжал воевода, — но чтобы завтра раненые были отправлены!

Из своего угла нальшанский князь видел отражение огней в глазах напарника, его короткий горбатый нос и явственно представлял ястреба. Тот тоже не позволит себе расслабиться, в любой момент готов пустить в ход когти и клюв. «Завтра», — мысленно оценил он распоряжение. И ему захотелось изменить его: раненых следовало отправить уже нынче ночью...

Тем временем диалог обозничьего и воеводы продолжался.

— Много пленных, ваше сиятельство, — поведал подчиненный. — Женщины, дети. Сами объявляются. Когда-то были вывезены из наших земель...

— Не до пленных теперь!.. Раненых отправляй!

Угадав, что обозничий отпущен, князь Довмонт встал и вышел на свет.

— Присаживайся, — тут же указал ему на лавку хозяин шатра. — Как самочувствие?

— Словно сотню волов прогнали по телу, — вяло отшутился нальшанский князь.

Напарник протянул ему кубок.

— Выпей, — предложил он. — Это подбодрит. Поспать уже не удастся — светает...

Гость выпил. Вытерев тыльной стороной ладони губы, он посмотрел на лоскут и тихо спросил:

— Чем озабочен, брат?

Хозяин шатра неожиданно с горечью признался:

— Ума не приложу, как подобраться к стенам здешней крепости. Вот, взгляни, — и указал на лоскут.

Князь Довмонт склонился над бесхитростным, сделанным простым древесным угольком планом-рисунком.

— Ну, что скажешь? — поинтересовался Тренята.

— Действительно, — согласился гость, — на эти стены сподобится лезть разве что самоубийца.

— Вот и я о том же! — выказывая удовлетворение от того, что его поняли, ответил напарник. И добавил: — Не зря здешние башни вынесены за пределы стен!

— Осада, — уверенно заключил наместник.

— Это не по мне, — тут же отозвался жемойтский князь. И насупился, словно собеседник уже утвердился в отношении дальнейших их действий.

Оба притихли. Неожиданно хозяин шатра вздохнул. Неопределенность тяготила его. Поерзав на застланной волчьей шкурой лавке, он наконец признался:

— Не нравится мне наша нынешняя кампания. Неприятель просто смеется, глядя на нас со стен здешней крепости!

Князь Довмонт понимал, что как главный он должен возразить на это. Но спорить ему не хотелось — недоброе предчувствие уже беспокоило его...

Тем временем, провоцируя на откровенный разговор, напарник продолжал:

— Пора кончать с этой демонстрацией бессилия и повернуть обратно!

Наместник не ответил и на этот раз... В последнее время он тоже думал об этом. В самые неподходящие минуты ему вдруг вспоминалось, как провожал его тогда, весной, государь. Светлейший словно намерен был извиниться перед ним за что-то. «Неужто был уверен в бессмысленности нынешнего выступления?» — спрашивал тогда себя нальшанский князь. Мысль о том, что его провели, использовали в каких-то целях, мучила честолюбивого наместника даже сильнее, чем неудачи нынешнего похода. Выставивший для себя еще в юношестве в качестве прерогативы честное служение отечеству, хозяин Нальши просто не мог поверить, что светлейший способен обмануть его.