Анатолий Голубов рассказал мне и о судьбе многих бывших моих однополчан. Через месяц после моего перевода в 19-й иап началось знаменитое Курское сражение. Покинутый мной 523-й полк получил задачу сопровождать штурмовики Ил-2. Такая боевая задача считалась у нас самой тяжелой и опасной. Штурмовики Ил-2 – страшное оружие: они бомбят и штурмуют немецкие войска, уничтожают пушки, танки, живую силу. Для увеличения живучести они хорошо бронированы. Понимая угрозу, исходящую от «черной смерти», как их называли немцы, они бросали против них свои лучшие истребительные части.

Наше командование широко практиковало сопровождение штурмовиков истребителями, которые отбивали от них атаки немецких истребителей. Но наши истребители бронирования не имели и, совершая полет на малой высоте, подвергались обстрелу с земли со всех видов оружия. Кроме того, будучи «привязанными» к низко летящим штурмовикам, истребители не могли ни набрать высоту, ни развить большую скорость и представляли собой легкую добычу для истребителей противника. Вследствие этого они несли большие потери. Мой бывший полк ежедневно терял летчиков. Погиб Машников, который был подбит и, идя на вынужденную посадку, врезался в стоящее на поле дерево. Были сбиты и погибли Мишенков и Максимов. Был тяжело ранен командир эскадрильи Еличев – он потерял правую руку...

Перед расставанием Голубов предложил мне ехать с ним в 18-й гвардейский полк. Но, как ни соблазнительно было это предложение, я уже прирос душой к своему 19-му Краснознаменному полку, в котором провел уже месяцы, где остались боевые товарищи, с которыми я делил фронтовые тягости.

Прогулки в тенистом парке, купание и загорание на берегу небольшой речки дали поразительные результаты. На новую медкомиссию я пришел уже без палки. Впрочем, честнее будет сказать, что я оставил ее за дверью, так как бросать ее я мог только на непродолжительное время. Члены медкомиссии долго сомневались, меня переспрашивали, заставляли приседать, но, учтя мои просьбы, все же признали годным к летной работе без ограничений. На другой же день я помчался в управление кадров ВВС. Зная по рассказам других бывших в госпитале летчиков, что мой полк находится возле Варшавы, я просился только туда. Но на кадровиков никакие мои мольбы не подействовали, и я получил назначение во 2-ю воздушную армию. Секрет, которого я тогда не знал, был в том, что в госпиталь я был привезен с Украины, из 2-й воздушной армии и поэтому должен быть снова направлен именно туда. То, что мой полк был переброшен на 1-й Белорусский фронт в Польшу, для кадровиков не имело никакого значения. Я же не знал всех тонкостей кадровых решений, негодовал, возмущался, но сделать ничего не мог. Офицер-кадровик сказал, что он и так делает для меня большое снисхождение, а если я недоволен, то он может отправить меня в запасной полк. Такая перспектива сразу отрезвила меня, и я вышел из управления кадров ВВС на улицу: в кармане у меня лежали проездные билеты до Львова и направление в гостиницу.

Время было к вечеру, поезда на Львов, куда была выписана моя командировочная, не оказалось, и я поехал в гостиницу для летчиков, куда было выписано направление. Находилась она где-то на Центральном аэродроме. За ужином в столовой я случайно разговорился с группой летчиков. Оказалось, что это экипаж бомбардировщика ДБ-3Ф[3], вылетающий на следующий день в Барановичи. Меня сразу охватило неодолимое желание лететь с ними: ведь это больше половины расстояния до моего полка! Все остальное у меня сразу вылетело из головы, и я начал слезно упрашивать летчиков взять меня с собой.

Не помню уже, что я тогда говорил, но время было военное, летчики были ребята отчаянные и, видимо, считали, что дальше фронта их в любом случае не пошлют. В итоге на другой день меня засунули в бомболюк. Летчики пошутили, что сбрасывать меня не будут, но посоветовали на всякий случай привязаться к какому-то рычагу, куда подвешиваются авиабомбы.

Взревев моторами, самолет начал разбег. В железном пространстве, казавшемся мне чем-то вроде удлиненной большой бочки, меня бросало вверх и вниз. Я отчаянно уцепился за бомбодержатели, чтобы преждевременно не упасть на створки бомболюка, но после отрыва тряска кончилась, и мое настроение сразу поднялось. Моторы мерно гудели, и, хотя ничего не было видно, я по времени представлял себе, где мы находимся. Прошел час, под нами уже должна была быть Вязьма, но начавшийся холод заставил меня съеживаться все сильнее. Летчики почему-то набрали большую высоту, и дышать становилось все труднее, не хватало кислорода. Я был в простой гимнастерке, а снаружи (и постепенно внутри самолета) температура упала до минусовой: было не менее пяти градусов мороза. К третьему часу полета я стал чуть ли не сосулькой, хотя непрерывно растирал себе и руки, и ноги, и особенно уши и пальцы рук и ног.

Наконец самолет пошел на снижение. Металл в бомболюке сразу покрылся инеем, а я постепенно начал отогреваться. Самолет вздрогнул – выпущены шасси, затем щитки. Наконец легкий удар и тряска: самолет бежит по аэродрому. Затем рулежка, и все смолкает.

Слышу голоса:

– Держись, сейчас будем открывать люк!

Створки пошли вниз, я отцепляюсь от бомбодержателей и медленно сползаю вниз, затем прыгаю на землю. Горячо благодарю новых друзей, жму руки, они желают мне успешно завершить мой поиск.

С аэродрома я иду на железнодорожную станцию и там узнаю, что вечером на Брест уходит поезд. Время идет медленно, но вот и посадка. Вагоны битком набиты солдатами, офицерами – мест нет совершенно! Наконец мне удается забраться на подножку. Узнав, что я летчик и еду из госпиталя на фронт, солдаты теснятся и пропускают меня в вагон. Все полки заняты, но кто-то помогает мне забраться вверх на то располагающееся над проходом место, куда обычно кладут вещи. Я, скорчившись в три погибели, залезаю туда и кое-как устраиваюсь. Поезд идет медленно, часто останавливается. В полудремоте-полусне медленно проходит ночь, и утром мы прибываем в Брест.

Сойдя с поезда, я захожу к коменданту вокзала узнать, где сейчас мой 19-й авиаполк, но тот ничего сказать не может и лишь говорит, что на окраине города есть аэродром. К обеду я добираюсь туда и попадаю к командиру аэродромного батальона. Тот расспрашивает меня и говорит, что никакого 19-го полка здесь нет и не было. И вдруг в этот момент в комнату заходит Костя Дашин, летчик нашего связного самолета По-2. Бывает же такое везение! Костя кого-то привозил в Брест и зашел к командиру аэродромного батальона по поручению своего командира полка. Ну как тут не стать суеверным? Как будто кто-то специально помогает мне добраться в родной полк!

После восклицаний и объятий начинаются вопросы и ответы. Оказывается, наш полк теперь не 19-й иап, а 176-й гиап, то есть гвардейский истребительный авиаполк. В ходе успешных боев на Украине полк сбил много фашистских самолетов и стал гвардейским. Полком сейчас командует Павел Федорович Чупиков, а стоит он на аэродроме Демблин, куда Костя и летит.

Сердечно попрощавшись с командиром батальона, я иду с Костей к самолету По-2 и помогаю запустить мотор, дергая за винт. Мотор запустился, я залезаю в кабину, и Костя выруливает и взлетает. Самолет легко взмывает в воздух, и на небольшой высоте мы проходим над городом у края реки. Внизу развалины: только много лет спустя узнаю, что это развалины знаменитой Брестской крепости. Идет ранняя осень 1944 года, везде зелень, но крепость черная и красная от пороховой копоти и битого кирпича... Затем под нами появляется река, и начинаются поля и мелкие хутора. В течение приблизительно трех часов мы летим вдоль дороги, и наконец вдали появляется ровное поле. Самолет с разбега садится и заруливает под деревья. Я вижу замаскированные самолеты с красными носами и белыми хвостами: это «лавочкины». Я в своем полку.