Почти перед каждым стоит длиннющий хвост! Но люди вовсе не выглядят злыми и уставшими… На одном из домов висит белое полотнище с красной надписью.

– Со-ли-дар-ность, – читаю я вслух.

Я знаю, что означает это слово, потому что в «Молодом лесу» нам часто повторяли, что детдомовцы должны быть солидарны и помогать друг другу. Но зачем транспарант с такой надписью висит на улице? Тетя Йола тоже на него смотрит.

– Чего это написано «Солидарность»? – спрашиваю я.

– Не «чего», а «почему», – машинально поправляет меня тетя.

– Потому что это профсоюз. Очень важный, – объясняет ее муж

Я решаю называть его дядей.

– Дядя, а что такое профсоюз?

Он удивленно смотрит на меня в зеркальце, но тут же улыбается.

– Профсоюз – это такая организация на рабочем месте, – объясняет он. – На фабрике или на шахте рабочие создают союз, чтобы эффективнее защищать свои права перед работодателем. Чтобы не нарушались часы работы, чтобы зарплата была справедливой, отпуска. И чтобы никого не могли уволить просто так, только за то, например, что директору кто-нибудь не нравится. Или чтобы не велели делать на работе всякие опасные вещи.

– Метек, Михалу всего десять лет, – откликается тетя Йола.

– А эта «Солидарность» на какой фабрике? – спрашиваю я.

– На всех, – объясняет дядя. – По всей стране. В нее входят миллионы поляков, а руководит профсоюзом Лех Валенса.

Действительно, теперь я вспоминаю, что с прошлого года периодически слышу и это название, и эту фамилию.

– Но ведь у каждого своя работа, у поляков же нет одного начальника, который мог бы им всем приказывать.

– О, это еще как сказать, – смеется дядя, а тетя бросает на него гневный взгляд.

– Метек! Ты за рулем!

– А почему такие очереди? – спрашиваю я, снова выглядывая в окно. – Они всегда были, но сейчас стали гораздо длиннее.

– Потому что три недели назад ввели карточки не только на еду, но и на стиральный порошок, мыло и туалетную бумагу. Всё по карточкам, и все равно невозможно ничего достать, так что люди покупают про запас что попадется, нужно им это сейчас или нет. – Дядя глядит на тетю Йолу и добавляет: – Мальчик ведь должен знать, что происходит в стране.

– Но они не сердитые, – замечаю я. – Раньше в очередях все были злые, а сейчас как-то не так.

– Потому что теперь есть «Солидарность», которая борется за то, чтобы нам жилось лучше. А поскольку уже многого удалось добиться, люди надеются, что все наладится и станет наконец нормально, а наше правительство…

– Вот здесь! – прерывает его тетя Йола. – Припаркуйся. И перестань все это рассказывать ребенку, он еще слишком маленький, и ему хватает своих проблем. Лучше тебе сходить за этими документами. Боженка, комната двести восемь, все должно быть готово. Вот, возьми, отдай ей это. – Тетя подает дяде большой сверток в серой бумаге.

– Всю вырезку ей отдаешь? – Дядя делает жалобное лицо.

– Если бы не Боженка, мы бы этих документов месяца два ждали, если не дольше. Мальчик пропустил бы половину четверти. Ну, давай, иди.

Дядя целует тетю в щеку, берет сверток и с трудом вылезает из машины.

– Тетя, а ты в «Солидарности»? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она неохотно.

– И дядя тоже?

– Тоже, – буркает она, а потом оглядывается через плечо. – У меня для тебя сюрприз, но я не знаю, хорошая ли это идея, так что, если тебе не понравится, ты мне сразу скажи и забудем, ладно?

– О чем забудем?

– Я посмотрела, где ты раньше жил с родителями, а потом с бабушкой. – Взгляд у тети Йолы внимательный и заботливый. – Если хочешь, мы можем проехать по той улице, и ты увидишь свой дом. А то уедешь на другой конец Польши и, наверное, не скоро сюда попадешь, так что… Но только если ты сам хочешь. И если не будешь слишком сильно волноваться.

Я долго думаю. Хочу ли я увидеть это место? А вдруг мне не понравится? Тетя Директор говорила мне, что мои родители были порядочными людьми, но ведь она их не знала. А если окажется, что они жили в какой-нибудь трущобе? Пока я этого дома не видел, могу себе представлять все, что угодно, – например, красивую виллу с садом, высокие деревья на улице, цветники…

А вдруг это фамилёк[8]? Я видел фамилёки в городе Руда-Слёнска, когда нас в прошлом году возили на экскурсию на шахту «Мир», – они просто ужасные! Из красного кирпича, похожие на военные казармы или тюрьму, – дом за домом, рядами, и ни одного деревца вокруг. Повсюду сушилось белье, валялся мусор. Если мои родители жили в таком районе, лучше мне об этом не знать.

– А это не фамилёки? – спрашиваю я.

– Что? – Тетя Йола смотрит на меня удивленно.

– Потому что если там некрасиво, то я не хочу, – медленно говорю я и немного на себя злюсь, потому что снова не могу найти подходящие слова, хотя в голове все кажется таким простым и логичным. Но в целом я и так неплохо справляюсь. Удивительно, но после возвращения с «Бескрайнего горизонта» в реальный мир я почти совсем перестал заикаться. Может, потому что постоянно чувствую усталость? А может, мне уже не так важно непременно высказать пришедшую в голову мысль? Во всяком случае, я стал говорить гораздо медленнее и спокойнее. Впрочем, как раз тетя Йола – единственный человек, который и так всегда меня понимал, даже когда я заикался. Теперь она тоже улыбается, и я знаю, что она поняла, что я хотел сказать.

– Нет, не думаю. Правда, я никогда не была на этой улице, но она одна из центральных. Носит имя Тадеуша Костюшко[9].

В случае чего, если окажется, что это некрасивый район, я всегда могу закрыть глаза и не смотреть на этот дом, верно? Поколебавшись еще немного, я наконец киваю – согласен.

– Хорошо, – говорю я. – Поехали.

Дядя возвращается через несколько минут, без свертка, зато с большим тонким конвертом.

– Взяла? – спрашивает тетя Йола, когда дядя садится в машину и подает ей конверт.

– Взяла, – отвечает дядя.

– Надо же, а я думала, может, все-таки не возьмет…

– А ты бы не взяла, если бы тебе предложили два кило свиной вырезки?

– Смотря кто бы предлагал, – немного кисло замечает тетя. – У подруги – не взяла бы.

Дядя заводит «трабант», и мы выезжаем на улицу.

– А я уже вкус свинины забыл.

– Вот если бы вы, дядя, жили в детском доме, то не забыли бы, – заявляю я. – Потому что нам свинину давали раз в неделю. Ну, в крайнем случае – раз в две.

Дядя бросает на меня удивленный взгляд, а тетя Йола хихикает, хотя я вовсе не хотел сказать ничего смешного.

Оказывается, улица, на которой стоит дом моих родителей и бабушки, совсем близко – мы добираемся всего за несколько минут.

– Вот, – объявляет дядя. – Угол Костюшко и Рымера. Какой дом?

– Сорок четыре «а». Это на другой стороне. – Тетя выглядывает в окно.

Дядя паркуется у тротуара. Мы сидим и молчим. Улица, может, и не самая красивая, но зато широкая. Дома большие и высокие. Уж точно не фамилёки. Я сжимаю кулаки, стараюсь дышать ровно, потом поворачиваю голову и смотрю через стекло.

– Где этот дом?

– Вон тот, в глубине, за деревьями.

Дом, который показывает мне тетя, – четырехэтажный, с крутой крышей. Он стоит немного в глубине, перед ним – небольшой скверик.