— Не прикидывайся, ты-то явно понимаешь, о чем я.

— Я понимаю то, что единственная причина твоей нервозности — ожидание того, что сейчас в кабинет ворвется главврач с милиционером, и ты с позором отправишься в участок.

— Скажи хоть четко: ходил ты или нет? — Гуськов начинал закипать, — ну, будь же ты человеком!

— Человеком? — опешил я, — это мне говоришь ты? Неужели ты так дрожишь за собственную шкуру, а не за то, что чужую шкуру самолично угробил?

Он ничего не отвечал, только продолжал пристально смотреть на меня. В его широко открытых глазах я вдруг увидел страх и понял, что Жора был по-настоящему напуган. Мне даже стало его жаль.

— Не ходил я. Доволен? — тот снова промолчал, — что с тобой?

— Будто тебе есть дело…

— Говори же, черт возьми!

— Дело в том, что… обождите десять минут! У нас совещание! — гаркнул Жора, когда следующий пациент уже собирался войти, — сегодня пришло письмо. Наше ходатайство удовлетворили. Оказалось, что при распределении допустили ошибку, теперь этим летом нас переселят в две большие комнаты в соседнем доме.

Я сразу и не нашелся, что ответить. Просто ждал, что еще мог сказать Гуськов.

— Не смотри на меня так, не смотри… — он потупил взгляд, — да, я знаю все, что ты скажешь. Что я мразь, сволочь последняя, что гореть мне за такое в аду и гнить в выгребной яме, что я своими руками загубил чужую жизнь — это все я тоже знаю. Веришь или нет — никогда еще не чувствовал я себя поганее, чем сейчас. Мне смотреть на себя противно. Конечно, что такое моя ненависть к себе в сравнении с тем, что Фурманша лежит теперь в земле… я лишь надеюсь на то, что моим детям не придется расплачиваться за это. Они ведь…ничего…н-ни в ч-чем н-не в-виноваты…

По его щекам его скатывались большие капли слез, он стыдливо отвернул лицо, потом подошел к форточке и дрожащими руками зажег сигарету. Комнату наполнил запах зловонного дыма.

— Что же… ты получил, что хотел, — с этими словами я вышел из кабинета и в тот момент понял, как нельзя ясно, что к Орлову не пойду

Через неделю в обыкновенное утро вторника каждый советский гражданин мог прочитать в тринадцатом номере «Правды» следующее:

«АРЕСТ ГРУППЫ ВРАЧЕЙ-ВРЕДИТЕЛЕЙ

Некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.

…Преступники признались, что они, воспользовавшись болезнью товарища А. А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имеющийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим и тем самым умертвили товарища А. А. Жданова…»

О случившемся я узнал уже по прибытии в больницу. В отделении, как и всегда, стояла суматоха, но была она какая-то болезненная, все вокруг были беспокойны и суетливы. Татьяна, поджидавшая меня у кабинета, едва завидев, позвала:

— Лев Александрович, пойдемте скорее! Собрание срочное объявили! — и сразу же убежала, оставив меня в немом непонимании.

В небольшом актовом зале, рассчитанном человек на пятьдесят, собралось много народу. Во главе стола, служившего кафедрой, сидел Антон Антонович Орлов. Маленький и почти круглый старик лет восьмидесяти. Все ожидали, когда же он отбудет на пенсию и его сменит молодой и готовый к административной волоките Михаил Смирнов, но чуда не случалось. Смирнову досталось место по соседству с Орловым. Рядом с ними стоял человек в форме с самым неприметным лицом. Я не стал спешить и сразу заходить в зал, а прислушался к тому, что происходило внутри.

— Товарищи, — начал Орлов басистым голосом, — у нас на повестке дня очень важный вопрос. По этому поводу к нам прислан товарищ капитан…

— …Иванов, — закончил капитан, — товарищи, я направлен сюда в связи с обнаружением деятельности еврейской террористической организации. Фактически, ее участники на высшем уровне власти, используя свое положение врачей, подрывали здоровье больных и убивали их неправильным лечением. В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М. С., врач-терапевт; профессор Виноградов В. Н., врач-терапевт; профессор Коган М. Б., врач-терапевт и другие…

В зале повисла напряженная тишина, а Иванов еще несколько минут зачитывал список. Кого-то из него я знал лично, кого-то заочно, и уж помыслить нельзя было, что они могли оказаться преступниками.

— Правительство всерьез обеспокоено тем, что врачи-отравители еврейской буржуазной организации «Джойнт» могли проникнуть во все медицинские учреждения не только в Москве, но и по всей стране, пользуясь утратой бдительности советских граждан. Нельзя допустить, чтобы работа не только аппарата здравоохранения, но и всех общих для нас с вами систем была подорвана. Разоблачать предателей — наша общая задача! Они должны ответить по всей мере. Будьте бдительны, товарищи! Мы должны растоптать врага!

— Товарищи, как же так, что в самой Москве такое творится? — крикнул кто-то из толпы, — куда органы смотрят?

— Будьте уверены — еще как смотрят. Мы не подведем страну и лично товарища Сталина!

После его слов послышались аплодисменты.

— Товарищи, а ведь этих отравителей на каждом шагу видно!

— И то верно. Я, каюсь, виновата — не написала в прошлом месяце письмо, хотя должна была.

— Да это все Штаты проклятые виноваты! Из-за них нам жизни нет.

— Товарищи, я предлагаю каждому начать лично с себя! Нельзя допускать ротозейства. — Поможем органам! Будем сообщать обо всех подозрительных личностях!

Снова в зале захлопали, а после все стали один за другим расходиться. В числе последних вышел Гуськов. Он сразу заметил меня, остановился, будто хотел сказать что-то, но все же прошел мимо, в кабинет. На нем лица не было. За ним последовала главная троица: Орлов с капитаном отправился в свой кабинет, а Смирнов поспешил в другое крыло, снисходительно бросив мне: «Товарищ Якубов, вы не успели на собрание?».

Весь день я ловил на себе косые взгляды, а перешептывания вмиг стихали, стоило мне появиться в коридоре. Да и в целом после собрания все как-то притихли и подобно охотникам стали высматривать слишком подозрительных жертв. Жора за все время не сказал и слова. В глубине души я был рад тому, что в общей массе голосов, появившихся в ответ на речь Иванова, его я не слышал.

Дорога домой тянулась долго, будто сам трамвай воспротивился тому, чтобы везти еврея. Мне все время казалось, что в области затылка я чувствовал чей-то взгляд. Я знал — пусть внешность у меня была и не самая приметная для человека своей национальности, но довольно узнаваемая. А еще я знал, что все эти люди утром читали газеты, а после обсуждали это со всеми, с кем только могли, то и дело зыркая по сторонам. Они, как дети, боявшиеся тараканов, при виде только одного из них, готовы были уличить следующего в любом темном пятне на полу.