«04.03

Сегодня утром вспомнила слова Льва о том, что Александр очень любил прогулки, и побрела, куда глаза глядят. Все тело мое продрогло, но мозг не ощущал этого, уговаривая ноги сделать еще пару сотню шагов, прежде чем я захочу все бросить и сяду в трамвай. Сама не знаю, как я оказалась на Кутузовском проспекте. Лишь раз мы проходили мимо дома Александра вдвоем, когда Лев провожал меня на учебу. Помявшись, я решила зайти во двор, но ничего сперва не увидела. Только несколько мгновений спустя из подъезда вышла женщина с длинными русыми волосами. Она не заметила меня и стала медленно удаляться от дома, смотря в одну точку, видимо, в какое-то определенное окно. Потом дернулась, когда оказалась слишком близко ко мне, и быстро убежала. У нее были очень красивые голубые глаза».

«06.03

Утром мы поднялись рано, даже маме уже не спалось, и принялись завтракать, Надя включила радио. Вдруг музыка прервалась объявлением: «Говорит Москва!» — вещал Левитан. «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета Министров Союза ССР и Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин…».

Мы сидели, не шелохнувшись. Из наших глаз в еще пустые тарелки капали слезы, и мы могли лишь переглядываться друг с другом, не зная, как реагировать на случившееся».

«07.03

Я наконец распечатала письмо Льва:

«Дорогая моя Вера! Я не хочу пустословить и исписывать лист с обеих сторон, ведь сил нет обмозговывать и обсуждать то, что засело у меня в печенках и что я непременно хочу обговорить с тобой лично. Сегодня Коваленко арестовали, а, значит, я вскоре последую за ним. Если ты читаешь это письмо, так и случилось. Прошу тебя лишь об одном — не пренебреги деньгами и сохрани их на крайний случай, позаботься о себе и не посещай квартиру, пока все не успокоится. Если не в тягость, не забывай Марка Анатольевича. Не хочется перекладывать на тебя бремя, но он одинокий человек, а я многим ему обязан. Попроси, если у него получится, забрать из моего комода фотоальбом, а больше ничего сохранять не надо.

И очень хочу, чтобы ты меня послушала — живи. Сколько я должен был задержаться в твоей жизни — никто этого не знает. Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. Никогда не сходи с намеченного пути, и ты добьешься своего. А если ты встретишь достойного человека, то позволь себе отпустить меня, не терзайся. Я люблю тебя всем своим сердцем, а, следовательно, желаю тебе самого лучшего.

Будь счастлива, моя дорогая!».

«20.03

В городе и газетах творится Бог весть что. Как будто все замерли в каком-то напряжённом ожидании».

«04.04

Он вернулся».

Эти записи я случайно обнаружил случайно, перебитая бумаги полгода спустя. Они были написаны кратко, без лишних слов, но я мог лишь догадываться, что было у нее на душе. Когда Вера вошла и увидела меня, сидящего на полу с ее дневником в руках, она расплакалась, не ожидая возвращения к этим воспоминаниям. В тот момент она была похожа на ту самую Веру из собственных записей — несчастную и напуганную — и я тут же готов был вернуть их ей, но она упросила дочитать до конца. Потом мы говорили целую ночь, не отходя друг от друга ни на шаг, ибо каждому было чудовищно страшно остаться один на один с этим прошлым.

С меня и других врачей четвертого апреля были сняты все обвинения. Установили, что для получения признаний использовали «недопустимых методов следствия», над чем я еще долго потешался с нездоровым, почти истерическим смехом. Всего лишь полтора месяца за решеткой лишили меня здоровых почек и возможности не то, что иметь детей, но хотя бы испражняться без болей.

Я не слышал ничего об Александре и, смутно припомнив его второй адрес, с трудом разыскал квартиру. Дверь мне открыла очень красивая женщина с такими же, как и у него прозрачно-голубыми, но печальными глазами, и я сразу все понял. Она напоила меня чаем, а посреди беседы вдруг что-то вспомнила, ринулась в соседнюю комнату и уже через минуту вернулась с томиком Ремарка «Возлюби ближнего своего». На форзаце было написано: «Спасибо. Будьте счастливы».

«Такое понятие о человеке, и, говоря конкретно, о Сталине, культивировалось у нас много лет…

…Сталин ввел понятие “враг народа”. Этот термин сразу освобождал от необходимости всяких доказательств идейной неправоты человека или людей, с которыми ты ведешь полемику: он давал возможность всякого, кто в чем-то не согласен со Сталиным, кто был только заподозрен во враждебных намерениях, всякого, кто был просто оклеветан, подвергнуть самым жестоким репрессиям, с нарушением всяких норм революционной законности.

Это привело к вопиющим нарушениям революционной законности, к тому, что пострадали многие совершенно ни в чем не виновные люди, которые в прошлом выступали за линию партии…».

— Татьяна, выключи радио, невозможно работать, — раздраженно бросил я, довязывая последний узел на кишечном анастомозе.

— Лев Александрович, как же! Такой доклад значимый, как же выключить?

— Или прикрути, словом, делай, что хочешь. Но если я Трофимову подвздошную кишку к брюшине пришью, сама будешь виновата. Сегодня какое число у нас?

— Двадцать пятое… вот чудеса! Только пятьдесят шестой начался, а уже и февраль к концу подходит.

Я возвращался домой пешком, выйдя за несколько остановок. Зима в этом году выдалась бесснежная, но за последние несколько дней город засыпало так, что чуть не встал весь транспорт. Пошел снег. Крупными хлопьями он оседал на моих волосах, падал на веки и тут же таял, липнул к шарфу и хрустел под ногами. Вдалеке, бросаясь снежками, играли дети.

Подойдя к дому, я увидел в окне силуэт кудрявой головы Веры. Она сидела в новом кресле и торшера и наверняка читала, дожидаясь меня. Из соседнего окна, где жили наши новые соседи, играла музыка:

Вспомните, как много

Есть людей хороших -

Их у нас гораздо больше, -

Вспомните про них.

И улыбка, без сомненья,

Вдруг коснется ваших глаз,

И хорошее настроение

Не покинет больше вас.

— Вот же работы на мою голову не хватало, как этот снег чистить, — проворчал проходящий мимо меня дворник, — жили себе без него и замечательно было, улицы сухие. А тут навалило так, что ни пройти ни проехать, хоть лыжи расчехляй.

— И это прекрасно, — прошептал я, когда он уже давно отошел далеко от меня, а снежинки все кружились в вихрях своего незатейливого вальса.