Леон подставил нос тёпло-сладкому ветру, который толкал перед собой подъезжающий поезд, и засеменил в потоке людей, двинувшихся к краю платформы. Несколько лет назад, когда он ещё не был женат и жил в мансарде в Батиньоле, он каждый день ездил на работу на метро и научился ненавидеть визг стальных колёс, жару, вонь, наполняющую вагоны, заляпанную обивку, скользкие, мокрые полы из реек и засаленные поручни.

Тогда он освоил важную для выживания жителя пригорода гибкость и умение двигаться в толпе, не толкаясь и пропуская вперёд человека, идущего рядом, не показывая при этом, что вообще его заметил. Леон знал, что может рассчитывать на такую же погружённую в себя предупредительность, и что давка, толкотня и ругань возникают лишь с появлением туристов или пожилых людей.

Он пропустил вперёд соседа справа и пошёл в прикрытии за его спиной, посторонился перед женщиной с коляской и в её кильватере добрался до раздвижных дверей вагона, а потом в два-три переменных шага проскользнул в угол к противоположной двери, где можно было нормально стоять. Он расстегнул пальто, сдвинул шляпу на затылок, прислонился к стене в углу, чтобы не браться за поручень, и зарылся руками в карманы пальто. Пока свободное пространство перед ним быстро заполнялось, он, избегая зрительного контакта, удостоверился, что все пассажиры – пригородные жители и что неприятностей ждать не надо.

Поезд тронулся, и Леон через окно смотрел на пассажиров, ожидающих на противоположной платформе, потом на покачивание кабелей на чёрно-коричневых стенах туннеля, на мельканье красных и белых сигнальных огней и зияющие чёрные боковые штольни. На следующей станции стало опять светло, потом опять темно, а когда снова посветлело, он сошёл и выбрался к дневному свету, купил клубничные пирожные и тут же вернулся под землю, куда как раз подъехал обратный поезд в направлении Порт де Клиньянкур.

Леон дал потоку пассажиров занести себя в вагон до того же угла у противоположной двери, где он стоял по дороге сюда, и поскольку на соседний путь также прибывал поезд, он стал рассматривать проплывающих мимо пассажиров: мужчин с газетами, инвалидов войны с костылями и женщин с корзинами для покупок. Сначала мелькающие силуэты были нечёткими и размытыми, потом они замедлились и обрели чёткие контуры, а когда поезд совсем остановился, он заметил в углу рядом с дверью – всего лишь в метре или полутора метрах от него – молодую женщину.

Она была одета в чёрное пальто, чёрную юбку и светло-голубую блузку, у неё были зелёные глаза, веснушки и густые чёрные волосы, обрезанные как по линейке от уха до уха, у неё был большой рот и нежный подбородок, она курила сигарету, которую держала между большим и указательным пальцами, как уличный мальчишка, и это совершенно точно была – Леон это понял с первой секунды – его Луиза.

Конечно, за прошедшие десять лет она изменилась, по-детски мягкие черты лица молодой девушки обострились и определились как черты взрослой женщины. Из-под тонких, прямых бровей смотрели живые, неподкупно внимательные глаза, а уголки рта носили черты решительности, новой для него. И когда она кончиками пальцев правой руки убрала за ухо прядь волос, блеснули накрашенные ногти.

Наконец Леон вышел из оцепенения, поднял руку и помахал. Он метнулся в сторону, чтобы попасть в её поле зрения, и безрассудно заколотил по стеклу. Но она, отделяемая от него каким-то метром воздуха и двумя пятимиллиметровыми оконными стёклами, потягивала свою сигарету и пускала дым к полу, стряхивала пепел и смотрела в пустоту. Он стал трясти закрытую дверь, которая отделяла его от Луизы, пытаясь оценить, сколько времени потребуется, чтобы перебежать по лестнице на другую платформу. Тут открытые двери со стуком закрылись – Леон оказался в западне. Он снял шляпу и стал размахивать ею – тут она наконец-то обернулась к нему.

Тут наконец-то их взгляды встретились, и когда недоверчивое изумление в вопросительном взгляде её зелёных глаз сменилось радостным узнаванием, а улыбка обнажила щербинку, исчезли его последние сомнения. Но в следующий момент их поезда одновременно тронулись в разные стороны, расстояние между ними становилось всё больше, угол зрения всё уже, и потом они вновь потеряли друг друга.

Пока поезд ехал по туннелю, Леон панически соображал, что делать, и остановился на трёх вариантах, которые казались ему одинаково логичными. Он мог, во-первых, вернуться следующим поездом на Сен-Сюльпис в надежде, что она поступит так же; или мог проехать на одну станцию дальше Сен-Сюльпис, предполагая, что она выйдет на следующей станции и будет ждать его там. Или мог сам остаться ждать на следующей станции, надеясь, что она поедет за ним.

В любом случае затея разыскать в час пик в туго набитых поездах, платформах и переходах одного-единственного человека, который то ли где-то ждёт, то ли сам в поисках мечется по подземке, была безнадёжной. Сперва Леон поехал на Сен-Сюльпис, вскочил на скамью под рекламным плакатом, где был изображён красный кабриолет «ситроен 10cv B14», бороздящий просторы пустыни, и попытался через головы охватить взглядом сразу две платформы. Поскольку он видел лишь серые шляпы и чужие причёски, он проехал на следующем поезде одну станцию до Сен-Пласид на случай, если Луиза только вышла и не двинулась с места. Потом он вернулся назад на Сен-Жермен-де-Пре посмотреть, не ищет ли его Луиза там, потом снова на Сен-Сюльпис и оттуда второй раз на Сен-Пласид.

После шестнадцати таких поездок Леон понял, что так он никогда не найдёт Луизу. Он вспотел и обессилел, его костюм жал, а из коробки с клубничными пирожными, которая за время долгой одиссеи между тремя станциями метро изрядно пострадала в давке, теперь текла розово-жёлтая жижа клубничного сока, смешанного с ванильным кремом. Он медленно брёл под осенне-золотыми платанами бульвара Сен-Мишель и щурился в свете автомобильных фар, который отражался от мокрой мостовой.

Он чувствовал себя так, будто проснулся от беспокойного сна с запутанным сюжетом, удивляясь, как мог провести полвечера в метро, гоняясь за девушкой, которую не видел десять лет и которой, с большой вероятностью, давно нет в живых. Конечно, эта молодая женщина удивительно походила на Луизу, и она точно одарила его улыбкой, будто бы узнав. Но сколько в Париже молодых женщин с зелёными глазами – сто тысяч? И если у каждой десятой – щербинка между передними резцами, а из них каждая пятидесятая собственноручно обрезает себе волосы, не могло ли случиться так, что одна или другая из этих двухсот, возвращаясь на метро домой после рабочего дня, просто из доброжелательности улыбнулась незнакомцу, который, как клоун, размахивал шляпой.

Теперь Леон был уверен, что бежал за призраком – призраком, который уже десять лет верно сопровождал его. Это был его тайный грех: часто рано утром, только проснувшись, он представлял Луизу, как она ждала его, прислонясь к платану, а после обеда, когда время в лаборатории тянулось вязко, он доставлял себе удовольствие, вспоминая те выходные в Ле Трепоре; и наконец, ночами, одиноко лёжа на своей половине супружеской кровати, он пытался уснуть, думая о первой встрече с Луизой и её скрипучим велосипедом.

Он медленно повернул ключ в замке, осторожно закрыл за собой входную дверь; ему редко удавалось пройти незамеченным мимо комнаты консъержки, которая давно питала к нему расположение – за то, что на Рождество, когда её дочки были ещё маленькими, он мастерил для них из деревянной стружки и обрезков ткани львов, жирафиков и бегемотиков. Занавески комнаты были задёрнуты, а через дверную щель доносилось шипение жира на сковородке и запах тушёного лука. На цыпочках он прошёл мимо стеклянной двери и у начала лестницы считал себя уже в безопасности, но тут дверь открылась, и вышла мадам Россето в своей чёрной вдовьей юбке, чёрном вдовьем чепце и синем фартуке в горошек.