По крайней мере он мог почти в каждом случае дать однозначный, ясный и исчерпывающий ответ на простые вопросы, которые ему приходилось решать в лаборатории – обнаружен или нет мышьяк, обнаружен или нет цианистый калий, – это он находил очень приятным. И моральный принцип, лежащий в основе его работы – что нехорошо посредством яда препровождать людей из жизни в смерть, – после стольких лет бесчисленно исследованных случаев он по-прежнему мог безоговорочно подписать.

С этой точки зрения он находил смысл своей работы – давать знать потенциальным отравительницам, что им не выйти сухими из воды – всё ещё хорошим, важным и правильным. Что же касалось однообразного характера его рабочей повседневности, который Леон временами переносил с трудом, то он, помимо всего прочего, утешал себя тем, что ему хорошо за это платят, благодаря чему он после свадьбы смог позволить себе переезд из Батиньоля на улицу Эколь, а также надеждой, что при благоприятном развитии событий он когда-то сможет занять более интересную должность.

После картофельной запеканки он исследовал стакан белого бордо на предмет цианистого калия, снова получил отрицательный результат и достал из холодильного шкафа рокфор, который должен был проверить на присутствие крысиного яда. Глянув на часы над дверью, он увидел, что уже одиннадцать. Он отложит рокфор на послеобеденное время и в виде исключения пойдёт обедать домой; а поскольку он так рано управился, он использует свободное время чтобы на пути домой два-три раза проехаться на метро между станциями Сен-Мишель и Сен-Сюльпис.

Когда Леон свернул с бульвара Сен-Мишель на улицу Эколь, облачный покров разорвался. Далеко впереди светилась Сорбонна той лучистой белизной, какая бывает только на улицах Парижа, и небо вдруг засверкало, как будто покрытое золотой пылью. Внезапно начали петь дрозды на деревьях, моторы автомобилей зазвучали радостней, дамские каблуки застучали по мостовой веселее, свистки полицейских казались более дружелюбными.

Через пару шагов Леону почудилось, что он различил издалека сквозь уличный шум счастливые крики своего сына Мишеля. Подойдя ближе, он увидел, что не обманулся, – малыш действительно играл на маленькой зелёной площадке рядом с Французским колледжем, которую городская служба озеленения пару недель назад разбила прямо под окном его гостиной. Щёки мальчика разрумянились, глаза сияли, и он со всей полнотой счастья четырёхлетнего кружил на ярко-красной педальной машинке, имеющей форму пожарного грузовика и полностью оборудованной пожарной вертящейся лестницей, колоколами, поисковым прожектором, раз за разом объезжая каменный бюст тугоухого поэта Пьера де Ронсара, который стоял посередине площадки.

На одной из каменных парковых скамей сидела как влитая его жена Ивонна. Её левая рука покачивалась за спинкой скамьи, а правое предплечье горизонтально покоилось на её голове, и она вытянула ноги далеко вперёд и была погружена в любование детским счастьем, довольная как кошка, досыта накормившая своих котят. На ней было длинное белое льняное платье, которое Леон никогда раньше на ней не видел и под которым самоуверенно прорисовывался её разбухший животик, а ещё на ней была изящная соломенная шляпка и солнечные очки с розовыми стёклами, придававшие её летнему облику что-то дерзкое.

Леон подивился. Это была уже не напевающая шлягер девушка, которую он оставил утром, и не измученное домашним заточением существо, которое сопровождало его в минувшие месяцы – эту женщину он ещё никогда не видел. Такой могла бы быть одна из тех русских дворянок, что часами прохаживаются по Люксембургскому саду, или американская киноактриса, у которой внутри оказался уже третий хайбол.

Когда Ивонна заметила его, она помахала ему всеми пятью пальцами правой руки по отдельности. Он тоже помахал в ответ, потом присел на корточки рядом с сыном и попросил показать ему в машине колокол и отделение для перчаток.

– Леон, как хорошо, что ты хоть раз пришёл обедать домой! – сказала она, когда он сел рядом с ней. В приветственном поцелуе он заметил, как она гибко прильнула к нему, чего уже давно не бывало.

– Извини за вопрос, – сказал он. – Ты что, сошла с ума сегодня утром?

Ивонна засмеялась:

– Это ты из-за наших обновок? Да, мы с Мишелем сделали вылазку в галерею Лафайет за покупками.

– Ты купила эту штуку новой?

– Как видишь. Посмотри, как счастлив малыш. Колокол из массивной латуни, представляешь? Мишель, хороший мой, позвони ещё раз в колокол для папы.

Малыш дёрнул колокол и зазвонил в него так, что прохожие на другой стороне улицы удивлённо подняли головы, и Леон заставил себя улыбнуться детской радости. Затем снова повернулся к жене:

– А скажи, пожалуйста, сколько эта пожарная машина…

– Она тебе нравится?

– …сколько она стоила?

– Понятия не имею, на счёте написано. Наверное, это чуть больше, чем ты зарабатываешь в месяц. Кстати, сколько ты зарабатываешь?

– Ивонна…

– Представляешь, эта машина – от Рено.

– У тебя не все дома.

– Настоящий маленький «рено», произведённый в цехе сборки в Булонь-Билланкуре, понимаешь? Мне это объяснил продавец. Сила от педалей передаётся на заднюю ось через кардан, как у настоящего «рено», ты должен на это посмотреть.

– Ивонна…

– Ты знаешь, что такое кардан?

– Да.

– Что?

– Штанга с зубчаткой для передачи крутящего момента.

– Правильно. А что ты скажешь про моё платье?

– Послушай меня.

– Солнечные очки, конечно, немного глуповаты, это я готова признать.

– Ты должна меня выслушать.

– Нет, теперь разок послушай ты меня, Леон. Ты слушаешь меня?

– Естественно.

– Ты хочешь мне сказать, что я сделала глупость, не так ли?

– Безусловно.

– Вот видишь, в этом мы с тобой единодушны. Я сделала глупость. Но ты тоже сделал глупость.

– Ты разоришь нас своими карданами.

– А ты сегодня вдоволь накатался на метро, разве не так?

Леон молчал.

– Я хорошо тебя знаю, понимаешь? Я знала, что ты сделаешь это, ещё до того, как ты сам это понял. Я смотрела, как ты уходил сегодня утром из дома. По виноватому покачиванию твоего хорошенького мальчишеского зада я видела, что ты сегодня будешь кататься на метро.

– И поэтому ты отправилась с малышом в галерею Лафайет?

– Именно.

– Извини, но я тут не вижу никакой связи.

– Леон, эти поездки на метро – позор и оскорбление – и для тебя, и для меня, и для нас обоих. Я не хочу, чтобы ты делал такие гадкие мелкие глупости. Ты делаешь себя смешным и выставляешь меня на посмешище. Это надо прекратить. Либо ты ищешь убитую девушку, либо ты её не ищешь.

– В этом ты права.