– Говорит, что она простая радистка, из самого обычного взвода связи, и что она голодна.

– Довольно. Отведите ее в «Ханомаг» под удвоенной охраной. И пусть двое вооруженных людей за ней приглядывают все время. А с рассветом – танки, вперед!

* * *

Я отконвоировал женщину обратно в «Ханомаг». Она резко дышала, на подбородке, там, где ее ударил Хелман, виднелась струйка крови. Она приостановилась в темноте, чтобы вытереть кровь, едва слышно что-то пробормотала по-русски. Волосы ее рассыпались в беспорядке, и я даже в неверном свете луны отметил, что они, длинные и густые, ниспадают локонами на ее плечи. Но меня донесся чистый женский аромат ее волос, запах, уже давно забытый мною.

Повинуясь внезапному импульсу, я протянул ей не доеденную мной банку тушенки и свою вилку. Она взяла их и стала жадно есть. Пошарив в кармане, я нашел там кусок пайкового сахара, который она тоже взяла и съела, запив водой из моей фляжки.

Затем она сказала мне что-то по-русски, но я не мог ее понять.

Доведя ее до «Ханомага», я заглянул внутрь бронетранспортера.

Наши раненые спали в предоставленном им бронетранспортере, забывшись в наркотическом сне, поскольку у машины не имелось крыши, верх «Ханомага» был затянут брезентом, поверх которого набросали веток и снега, так что внутренность машины стала, по крайней мере, более защищенной против погодных неприятностей. В дальнем углу горела небольшая керосиновая печка, согревая внутреннее пространство. Двух медсестер нигде не было видно.

Стоявший рядом «Ханомаг» выглядел куда более уютным. Солдаты и у него закрыли верх брезентом, внутри также согревала пространство другая керосиновая печка. Медицинские сестры были здесь центром всеобщего внимания, они развлекали милым разговором набившихся сюда мотопехотинцев и нескольких танкистов.

Я вызвал двух пехотинцев из этого бронетранспортера и передал им приказ Хелмана держать русскую пленницу под удвоенной охраной. Они отвели женщину в другой «Ханомаг», который также был перекрыт брезентом сверху, но не обогревался, и подсадили ее внутрь бронетранспортера. Затем велел солдатам затопить для нее керосиновую печку, она благодарно улыбнулась мне. После этого пленница улеглась на скамейку, идущую вдоль борта бронетранспортера, свернулась на ней, поджала ноги и положила сложенные руки себе под голову. Солдаты заняли свое место на другой скамье, бросая тоскливые взгляды на «Ханомаг» с медсестрами.

К нему уже начала выстраиваться очередь.

* * *

Внутри нашего «Тигра» было тепло – не более одного или двух градусов ниже нуля. В танке имелся обогреватель – керамический цилиндр, который нагревался от двигателя, когда тот работал, а потом еще в течение часа отдавал тепло после выключения двигателя. В этом отношении нам еще везло. Мы называли обычных пехотинцев «солдатами-сосульками» из-за замерзших соплей и слез, которые часто застывали у них на лицах. С другой стороны, когда наш керамический цилиндр в конце концов остывал, мы сидели в промерзшей металлической глыбе танка, не имея возможности пошевелить конечностями, тогда как пехотинцы могли раскочегарить свои керосиновые печурки и подвигать руками и ногами.

Я не спал, но сидел с закрытыми глазами и думал о всяких приятных вещах. Я вспоминал, как до войны мы, бывало, сидели на кухне за столом, около которого горела печка, а моя мама потихоньку крутила ручку настройки радиоприемника. До войны ей очень нравилось слушать различные голоса, которые она ловила по радио, и вслушиваться в итальянскую, французскую и датскую речь.

– Как много людей на белом свете, – с восхищением говорила она. – Ты ведь слышишь их? Как же много людей.

Я тряхнул головой, возвращаясь к реальности. Отбросил воспоминания и проверил, как ходит переключатель коробки передач. Он ходил достаточно свободно.

* * *

Некоторое время спустя в танк вернулся Курт. Он протиснулся в свой люк и улыбнулся своим мыслям, закрывая его у себя над головой.

– Ах, эти медсестрички чудо как умеют ухаживать за своими пациентами-мужчинами, – поделился он со мной. – Та, которая брюнетка, исцелила меня в один миг.

– Исцелила тебя от чего?

– От моих желаний. – Он зевнул, выдохнув пар изо рта, и откинулся на спинку своего сиденья. – Да уж, побаловала она меня. Я расплатился с ней куском сахара, и мы расстались, довольные друг другом.

– Меня удивляет, что ты не расплатился куском колбасы.

Он рассмеялся, и в тусклом свете лампочки я заметил, что он поглаживает приклад своего пулемета.

– Другие парни расплатились колбасой, сигаретами, сухофруктами, коньяком, да и вообще всем, чего только может пожелать женщина, – сказал он. – Боже мой, эти две сестрички отлично попили и поели сегодня ночью. Спать они будут крепко, как младенцы.

В танке наступила тишина, в которой слышалось только наше дыхание.

– Кстати, об этих сестричках, – уже сонным голосом произнес Курт. – У них с собой на двоих есть пистолет «Вальтер». Они сказали, это на случай, если бы русские попробовали захватить их. Они предпочли бы пустить себе пулю в лоб, чем достаться русским. И они показали мне этот пистолет – оказывается, они знают, как обращаться с ним, и пустили бы его в дело.

Он зевнул и продолжил:

– Знаешь, и я верю, что они скорее покончили бы с собой, чем предпочли бы достаться русским. Ладно, хватит об этом. Некоторые женщины – просто романтики в душе, не правда ли?

* * *

В предрассветных сумерках мы смогли разглядеть выход из этой низины – узкий постепенный подъем, идущий между громадными валунами и замерзшими ручьями, блестевшими подобно стали. Теперь, по крайней мере, мы могли видеть дорогу, так что не было ни задержек во время нашего продвижения вперед, ни столкновений с «Ханомагами», двигавшимися между «Тиграми», когда мы выбирались наверх и по степи, чтобы выйти на дорогу, ведущую на запад. Поверхность земли была покрыта инеем, в воздухе висел туман, что как нельзя лучше весь день отвечало нашим желаниям, – и мы молились о том, чтобы он продержался как можно дольше, укрывая нас от врагов с воздуха и с земли.

Первое, что мы увидели на своем пути, когда вышли на дорогу и увеличили скорость до 20 километров в час, были бренные останки одной из наших колонн, которая, по всей видимости, была атакована русскими накануне, примерно в то время, когда мы вели наш бой с русскими ИС. Дорога была усеяна обломками повозок, разбитыми корпусами техники, которые, как можно было судить, попали под удар с воздуха, нанесенный штурмовиками или подобными самолетами. В тумане мы различили три больших грузовика «Опель», лежащих на боку и все еще дымящихся, от их водителей в кабинах остались только скорченные обгорелые трупы.

Какие-то степные хищные птицы уже рылись в обломках, расклевывая трупы. В колонне этой были и телеги, запряженные лошадьми. Эти телеги тоже валялись здесь, разбитые взрывами бомб, возле них окоченелыми грудами застыли мертвые лошади с ногами, задранными к небу. Одна из лошадей была еще жива и билась, раненая, на льду – но никто из нас не мог позволить себе потратить драгоценную пулю, чтобы прекратить ее мучения.