И мы побежали, оступаясь и спотыкаясь. Я сразу запыхался от неожиданной нагрузки – не годился сейчас для бега, после двух лет, проведенных в тюрьме. Через минуту я уже хватал ртом воздух, через две – круги поплыли перед глазами и меня шатало. Но мы бежали – Джайала теперь на своих ногах, таща меня за собой. Она была куда здоровее меня.

Сзади отдавались крики стражников. Они нагоняли.

Впереди поднималась черная стена терновника.

– Стоять, именем Каима и мэра!

Пайла на ходу раскочегарила балантхаст, зажгла запал. Приготовилась стрелять в землю, в корень куста.

– Нет! – прохрипел я. – Не так. – Приподнял устройство, чтобы оно смотрело выше, в переплетение ветвей. – Не трогай корней, задействует только ветви.

Пайла посмотрела на меня недоуменно, потом резко кивнула. Балантхаст взревел. Синее пламя вырвалось из сопла, поджигая ветви. Терновник корчился и испарялся, открывая глубокий узкий коридор дымящихся и дергающихся плетей. Мы бросились в прорез, а за нами снова раздался крик:

– Стоять!

С глухим стуком ударилась стрела в ветвь терновника. Другая царапнула мне ухо. Я схватил Джайалу и заставил ее пригнуться, а Пайла снова разожгла балантхаст.

Позади через вспаханное поле бежали стражники, расплескивая воду из оросительных канав. В лунном свете блестели их мечи.

Мглу снова пронзило синее пламя, и вновь открылся перед нами путь в дергающихся зарослях. Я вытащил книгу заклинаний магистра Аруна.

– Доченька, спичку.

Я зажег спичку и отдал ее Джайале. При трепещущем свете я прочел паучьи буквы текста, написанного рукой давно усопшего магистра. Заклинание для уборки.

В зарослях возник и завертелся пыльный вихрь. Взмахнув рукой, я отправил его по только что пройденному нами проходу. Простая домашняя магия, доступная слуге или ребенку. Ничто по сравнению с великими работами Джандпары.

Но для окружавшего нас терна это крошечное заклинание было словно кусок мяса, брошенного перед тигром. Учуяв магию, плети задергались и стали переплетаться, закрывая прогалину за пробежавшим вихрем. Пока Пайла очищала путь впереди, я произнес еще несколько заклинаний, и позади все теснее смыкался терновник, жадный до магии, которую я разбрасывал ему, как крошки хлеба, и он нетерпеливо рвался поглотить пищу, падающую под самые корни. Плети выхлестнули из земли, перекрыв проход и замкнув нас во чреве тернового леса.

Крики стражи у нас за спиной стали намного тише, неразборчивее. Еще несколько стрел влетело в терн, стуча и отскакивая от ветвей, но они уже переплелись густо и плотно. С тем же успехом можно было стрелять в дубовую стену.

Пайла снова привела балантхаст в действие, и мы углубились в этот недобрый лес.

– Они очень скоро погонятся за нами, – сказала она.

Я покачал головой:

– Нет, время у нас есть. Балантхасты Скацза не будут работать. Я их все привел в негодность, когда Скацз думал, что я их совершенствую. Работал только тот, который я демонстрировал, – его‑то я и разбил.

– Куда мы идем, папа? – спросила Джайала.

Я притянул ее ближе к себе и прошептал еще одно заклинание уборки пыли. Легкий вихрик умчался в темноту, приманивая терновник, закрывая за нами путь. Закончив, я улыбнулся и пощекотал девочку под подбородком:

– Я тебе когда‑нибудь рассказывал про медные рудники Кеша?

– Нет, папа.

– Они воистину чудесны! Ни клочка терновника на всей земле, сколько бы там ни пользовались магией. Остров в терновом море.

Снова ночь озарилась синим огнем балантхаста Пайлы, опять расступился, корчась в огне, терновник, открывая нам проход для бегства. Я подхватил Джайалу, поразившись, какой она стала тяжелой за годы моего отсутствия, но мне не хотелось ни на миг расставаться с дочкой и приятно было ощущать ее такую – живую, настоящую. Мы двинулись по коридору, который открыла перед нами Пайла.

Джайала кашлянула и вытерла губы рукавом.

– Правда? – спросила она. – Там место, где можно пользоваться магией? И вылечить мой кашель?

– Верно, как балантхаст, – сказал я и крепче обнял свое дитя. – Только бы нам туда добраться.

Вспышка синего пламени озарила ночь, и мы двинулись дальше.

Ван Цзюнь стоял на скользких от дождя улицах старого города Чэнду и всматривался сквозь морось туда, где строилось здание Хуоцзяньчжу.

Оно поднималось в вечерней мгле, массивное ядро города, подавляющее даже небоскребы Чэнду. На его вздыбившемся скелете висели строительные рабочие, качаясь между сооружаемыми секциями на длинных альпинистских тросах. Другие рабочие карабкались без страховки, цепляясь пальцами за сотовые структуры, ползали по стойкам, беспечно пренебрегая опасностью. В недалеком будущем строящемуся ядру предстояло возвыситься над мокрыми черепичными крышами города. И тогда Хуоцзяньчжу, Живая Архитектура, полность сольется с Чэнду.

Здание росло на минеральной решетке, формируя себе скелет и покрывая его целлюлозной кожей. Сильная, широкая, возвышающаяся и ветвящаяся инфраструктура запустила корни глубоко в плодородную почву бассейна Сычуань. Она черпала питательные вещества и минеральные соли из почвы и солнца, воду из протухшей Бин Цзян; поглощала все загрязнения с тем же аппетитом, что и солнечные лучи, просачивающиеся через обволакивающий туман копоти.

Внутри здания прорастали вены и артерии трубопроводов для отходов, пищи и данных, которые будут производиться и поглощаться его обитателями. Оно было живым вертикальным городом, возникшим когда‑то в плодовитых умах Биотектов и врастающим теперь в реальность. По воздвигающейся конструкции бродили потоки энергии. Завершенная, она займет километр в высоту и пять в ширину. Огромный биологический город, занятый лишь собственным жизнеобеспечением, а человечество, живущее своей жизнью, будет бродить по его гулким артериям, карабкаться по венам и на шкуре вести записи.

Ван Цзюнь смотрел на Хуоцзяньчжу и проворным умишком маленького попрошайки измышлял способы, как бы ему перебраться с мокрых голодных улиц в тамошние тепло и уют. Секции сооружения кое‑где светились огнем – они уже были обитаемы. Высоко над головой живут люди, бродят по коридорам этого гигантского организма. Так высоко могут жить лишь сильные и богатые.

У которых есть гуаньси . Связи. Влияние.

Его глаза высматривали сквозь тьму, дождь и туман вершину каркаса, но она терялась в недоступной зрению бездне. Интересно, думал он, не видят ли люди там, наверху, звезды, когда ему здесь видна только морось. Еще он слыхал, что если Хуоцзяньчжу разрезать, из стен пойдет кровь. Кое‑кто говорил даже, что здание плачет.

Он поежился, глядя на возвышающееся сооружение, опустил глаза обратно к земле, пробираясь через толпы Чэнду.