ответить не успел, потому что в следующую секунду нас уже окружили размахивающие оружием люди. Они были в масках – по-моему, лыжных масках – так что лиц было не разобрать. Они распахнули двери – здесь у меня уже все как в тумане – и какой-то мужик, здоровенный такой, просто схватил Аделину и стал тащить ее наружу. Я потянулась за ней, схватила ее, кажется, за лодыжку, но потом кто-то ударил меня сзади, и я повалилась на пол. Он из меня весь дух выбил, я даже шевельнуться не могла. Мужской голос прокричал что-то про ключи. Потом, наконец, я смогла подняться на четвереньки и выползла из лимузина. К тому времени пикап уже был в самом низу долины, – Нэнси указала вниз с обрыва. Ладони у нее были широкие и сильные, и я не мог перестать размышлять: как это чувствуется, когда она тебя гладит?

– Пикап? – переспросил Берни. – В первый раз ты сказала «машина».

– Разве?

– Так это был пикап или машина?

Глаза Нэнси, такие же голубые, как ее макияж, стали задумчивыми.

– Я не уверена.

– Полностью понимаю, – сказал Берни. – А затем?

– Я увидела Руи – он лежал, обмякнув, на руле, а на голове у него была глубокая ссадина. Я позвала его: Руи, Руи, и он открыл глаза, выбрался наружу и принялся блевать.

Блевать: эту часть я точно понял. Лично меня давно уже не тошнило – последний случай был связан с тем, что оказалось пачкой жевательного табака, которую я нашел в автомобиле Никсона Панеро. Рвота сама по себе была довольно интересным процессом: до нее ты чувствуешь себя просто ужасно плохо, а сразу после ты уже совсем как новенький!

– …проверила зажигание, – продолжала Нэнси. – Ключей не было. Я позвонила в 911, – она пожала плечами. – Вот и все.

– Сколько людей участвовало в нападении? – спросил Берни.

– Я пытаюсь точно вспомнить, но не могу. Все случилось так быстро, – Берни внимательно смотрел на Нэнси. Этот взгляд означал: он что-то о ней думает, но что именно, я понятия не имел. Нэнси, кажется, тоже заметила его взгляд. – Мне жаль, что я не могу помочь.

– Ты хорошо справилась, – сказал он. – Просто отлично. Как сильно ты пострадала?

– Физически?

Берни кивнул.

– Просто парочка синяков.

Синяки? Я знал, что они иногда оставались у людей на коже – довольно интересное зрелище. Иногда Берни просил кого-нибудь показать синяк, но не в этот раз.

– Что-нибудь ты можешь рассказать об этой машине, она же пикап? Какого, например, она была цвета?

Нэнси покачала головой.

– Что-нибудь, что помогло бы опознать напавших?

– Я же сказала, они были в масках.

– Но ты могла увидеть цвет кожи, или услышать акцент.

Она снова покачала головой.

– Может быть, что-то особенное в одежде?

Нэнси закрыла глаза. Люди так часто делают, когда им надо очень сильно сосредоточиться – как по мне, в этом нет никакого смысла.

– Извини, – сказала она. – Мне жаль, что я больше никак не могу помочь.

– Вообще-то можешь.

– Как?

– Нам нужен клиент.

– Я не понимаю, – сказала Нэнси.

– Чтобы я мог поговорить с полицией, чтобы мы могли расследовать дело – нам нужен клиент. Кто-то, кто нас наймет.

– Ты просишь меня, чтобы я тебя наняла? – сказала Нэнси. – После… После… – она бросила на меня взгляд. – Зачем бы мне вообще это делать?

– Потому что мы хороши в подобных делах, – сказал Берни. – Розыск людей. Можешь проверить – обычно этим мы и занимаемся.

– И вообще, у меня нет таких денег.

– Мы будем работать за символическую плату.

Ой-ой. Я знал, что такое символический: по моему опыту это было красивое слово, которое значило: «ничего».

– Я даже этого сделать не могу, – сказала Нэнси. – Не без одобрения.

– Чьего?

– Мистера Боргезе.

– Можем мы ему позвонить? – спросил Берни. – Прямо сейчас. В подобных случаях время играет на преступника.

Глаза Нэнси, сияющие на солнце, вновь обратились ко мне. Я решил сесть, сам не знаю, почему, и старался выглядеть спокойным, уравновешенным и хорошо обученным, надежным вдоль и поперек.

– Я вас к нему отведу, – сказала Нэнси. – Он на ранчо.

Глава восьмая

Я был на ранчо и раньше – на настоящем, работающем ранчо, как сказал Берни – во время семейной поездки, которая состоялась еще во времена Леды. Берни купил всем ковбойские сапоги – Чарли, Леде, себе. Я в обуви не нуждался, нет, спасибо большое, как я уже и говорил. Было ужасно весело – начиная с того, какими взглядами одарили Берни работники ранчо, когда он спустился к завтраку в ковбойских сапогах и своей любимой гавайской рубашке, той, что с оранжевыми цветами. Потом, когда они решили устроить состязание по стрельбе – такое, с бутылками из-под колы на заборе – и с улыбочками спросили у Берни, не хочет ли он попытать удачи, взгляды изменились. Бам, бам – только осколки летят во все стороны! А потом оказалось, что Берни и с лассо обращается неплохо, что не стало для меня неожиданностью. Чарли тоже – он обожал лассо. Он пытался заарканить и меня, и я даже дал ему подойти поближе – только за то, что он был Чарли. Но набросить лассо я не позволил: никто меня не заарканит, неважно, ради забавы или всерьез.

Единственное, что мне не понравилось в ранчо – это лошади. Что в них такого? Абсолютно ненадежные, вечно дергаются безо всякой причины, а людям как будто все равно. Только и знают, что распинаться, как они прекрасны и великолепны, пока мне не начинает хотеться подобраться поближе к этой странной лошадиной ноге – одна кожа и кости – и совсем легонечко… Но я бы такого никогда не сделал. По крайней мере, не после того, что случилось на ранчо в прошлый раз.

Рассказываю я все это потому, что первое, что я увидел, когда мы подъехали к ранчо Боргезе – это большая белая лошадь, гарцующая в загоне, обнесенном белым заборчиком. Что-то в ней мне не понравилось с самого начала. Ранчо без лошадей – вот было бы замеча…

– Чет! А ну завязывай!

Что завязывать? Лай? Это что, я был? Я широко-широко открыл рот, позволив языку вывалиться наружу, и попытался принять невинный вид. Губа у меня зацепилась за клыки, и какое-то время я пытался вернуть все как было.

Мы следовали вслед за Нэнси и ее мотоциклом. Она ехала быстро, всем телом наклоняясь при поворотах, и двигатель при этом ревел – врум-врум-врум – звук, от которого мне хотелось сесть прямо и навострить уши. В итоге Нэнси привела