– Бог свидетель, я не хочу, чтобы это повторилось. – На его скулах заходили желваки. – Тогда я не смог спасти собственную мать!

– Твою мать? – Элен нахмурилась. – Из всего, что ты рассказал мне, я поняла, что у тебя не было выбора на том утесе около Канпура. Ни герцогиня, ни твоя ayah[6]не могли бы спастись без твоей помощи. А ты мог спасти только одну из них – мятежники висели у вас на хвосте. Будь доволен, что ayah, твоя настоящая мать, сделала выбор за тебя, подтолкнув герцогиню к лодке и уйдя в джунгли. Это был ее выбор, Дев, ее жизнь, добровольно отданная за тебя и других женщин и детей, которых ты спас. Тебе не в чем упрекнуть себя!

На виске Пэйджена запульсировала вена.

– Но она была моей матерью, Элен. Не нянькой, а матерью! А я только стоял и наблюдал, как она бежит навстречу смерти, ничего не говоря, не делая ничего, чтобы остановить ее! Как будто я сам приставил дуло к ее голове.

– Чушь. Ты ничего не мог поделать при этих обстоятельствах. Она знала это.

Пэйджен резко провел рукой по волосам.

– Мне бы очень хотелось поверить. Но я должен был предусмотреть это и найти путь...

– Не было никакого другого пути! Почему ты не можешь смириться с этим?

Лицо Пэйджена подернулось грустью.

– Почему? Потому что я никогда не считал ее своей матерью. Потому что я никогда не сказал ей ни одного нежного слова после того, как она призналась, что я был действительно ее сыном, а не сыном герцогини. Боже, я помню день, когда она сказала мне об этом, как будто это было вчера. Я мог только молча смотреть на нее, как потерявший дар речи безмозглый школьник.

– Это было ужасным ударом для тебя. Пэйджен резко рассмеялся:

– Ударом. Да, ты можешь назвать это так. В тот день я понял, что во мне намного больше высокомерия, чем я думал, Элен. И, с Божьей помощью, я никогда не задумывался над тем, как она должна себя чувствовать. Все, о чем я тогда мог беспокоиться, так только о том, что будут говорить люди, если они узнают, как это отразится на моих друзьях – тех немногих, что у меня были. Самодовольный маленький выскочка – вот каким я был тогда. – Его глаза стали строгими. – И тогда в джунглях все изменилось в одну ночь. После ее гибели я мог бы все отрицать, понимаешь? Я был волен считать себя чистокровным англичанином. Мой высокородный отец, конечно, никогда не стал бы отрицать этого – по крайней мере, публично. Он слишком хотел иметь сына и наследника. Хотя на самом деле...

Элен робко коснулась руки Пэйджена.

– Ты сделал все, что мог, Дев. Так же, как и она. Но теперь это все в прошлом, и пора забыть.

– Эти события никогда не станут прошлым. Нет, я не смогу забыть, что моя жизнь была спасена ценой ее крови. И я так и не успел поговорить с ней, спросить, почему... – Пэйджен замолчал и снова наполнил стакан. – Извини, если расстроил тебя сентиментальными рассказами. Забудь об этом.

Элен хотела было ответить, но выражение глаз Пэйджена заставило ее удержаться от слов.

– А теперь я должен подумать об отъезде. Я не хочу, чтобы Ракели узнал, что Виндхэвен оставлен без присмотра. Нет, как только формальности будут закончены, я должен возвратиться на Цейлон. – На какое-то мгновение выражение его лица смягчилось. – Назад в Виндхэвен.

Элен молча изучала его. Она многого не понимала в характере Сент-Сира, но больше всего ее поражала эта привязанность.

– Ты действительно любишь это место, не так ли?

Глаза Пэйджена блеснули.

– Больше, чем я сам до сих пор думал, – сказал он наконец. – Это мой дом, Элен. И я буду за него драться. Иначе они отнимут его.

– Кто отнимет?

Но он просто отвернулся. Элен не могла удержаться от вздоха. Разглядывая эти непроницаемые глаза, эти надменно чувственные губы, Элен вспомнила некоторые из особенно возмутительных слухов об этой заблудшей овце одного из самых аристократических семейств Англии.

Одни называли его шпионом и хладнокровным авантюристом. Другие считали его кровавым язычником, человеком, предавшим своих предков ради языческого Востока. Даже Элен не могла понять, как он мог променять привилегированное общество Англии на дьявольский труд под слепящим солнцем в обиталище москитов на задворках Азии.

И теперь он спокойно отказался от владения всемирно известным, самым большим в мире рубином, по воле аукциона сделавшим его почти таким же богатым, как королева Виктория. Элен хмурилась, понимая, что она знает этого человека ничуть не лучше, чем пятнадцать лет назад. Она неодобрительно фыркнула.

– Я рада, что ты по крайней мере снял этот странный восточный наряд. Он как-то уж слишком... слишком подходит тебе. Это неестественно. Ведь ты – такой же англичанин, как и я! – сказала она обвиняющим тоном.

– Ах, дорогая, а я-то думал, что ты француженка.

Элен вздохнула, понимая, что ей никогда не справиться с этим мужчиной.

Еще раз раздраженно фыркнув, она повернулась, чтобы уйти. Только тогда Элен заметила глубокую рваную рану на бедре Сент-Сира. Ее лицо побледнело.

– Боже мой, Дев! Что случилось с твоей ногой?

Он равнодушно поглядел на рану, покрытую запекшейся кровью, и пожал плечами:

– Только царапина.

– Только царапина? Что ты...

– Не надо, Элен. – Его глаза были холодными, такими холодными, какими она никогда не видела их. – Это пустяк. Мне и не то приходилось переносить в Индии. Меньше, чем я переносил от рук моего собственного отца. Так что давай не будем разыгрывать мелодраму, ладно?

– Прекрати, Дев! Ты не должен...

– Что? Отказываться от спектакля? Но это не спектакль, Элен. Когда же ты поймешь это? То, чем я являюсь, или, по крайней мере то, чем я стал. Копай как угодно глубоко, и ты обнаружишь там то же самое.

Элен вздохнула. Это она уже поняла.

Она тоже изменилась за последние пятнадцать лет. Но, кроме того, в нем появилось что-то еще сегодня вечером – почти осязаемая напряженность, которой не было, когда он уезжал обедать. И теперь эта напряженность делала его похожим на туго натянутый лук.

– Ты расстроен из-за того, что случилось на аукционе? Когда этот ужасный индус пытался убить тебя и украсть рубин?

Сент-Сир сделал большой глоток и рассмеялся. Грубо и невесело.

– Тот человек был не больше индусом, чем ты. Начать с того, что он слишком мускулист для индуса, и при этом, я совершенно уверен, он не был сикхом. Нет, он мог быть кем угодно – голландцем, португальцем, испанцем, даже англичанином. Но только не индусом. – Деверил посмотрел на огонь. – И он не был фанатиком, он был просто упаковщиком чая. Он работал на пристани, вероятно, принимая и сгружая товар.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что его ботинки были покрыты чайной пылью и лошадиным навозом, а такая комбинация встречается только на восточной пристани. – Пэйджен прищурился. – И еще из-за одной вещи. Его руки. – Он посмотрел вниз на огонь, как будто что-то вспоминая – Его кожа была толстой, со шрамами от деревянных щепок. И у него были мозоли по всему внешнему краю ладони. Так бывает только в одном случае – если ты постоянно сжимаешь деревянные ручки корзин с чаем.