Завел машину, вырулил на асфальт как можно мягче и уехал. По пути он оглядывался на спящую Ксюшу, а когда до дома осталась всего треть пути, даже принялся напевать что-то себе под нос.

Хорошо все, что хорошо кончается. Он привез Оксане историю, которая надолго станет гвоздем программы в кругу родственников и друзей, и Оксана будет рада его видеть. Все хорошо.

Он и сам не заметил, что мотив, невольно зудящий в груди и рвущийся на самый кончик языка – старая песня, незамысловатая и даже элементарная, которую нестройным хором хриплых голосов пели с напускной сдержанностью. Там седой мальчишка, Афганистан, автобус и всего, кажется четыре аккорда. И целая бездна черт знает чего.

А воздух все гремел и гремел в давнишнем марше.

2006 год. Сказочка про другое лето

Ренат сидел на неудобном осколке скалы на пустынном пляже, болтал голыми ногами в воде. От берега до острова было ровно столько же гребков, как и тогда – и он еще подумал, что и сто лет назад, должно быть, доплыть туда было не сложнее.

Ему захотелось окунуться в воду с головой, смыть с себя все, что к нему пристало и прилипло за эти годы, и вынырнуть снова – тринадцатилетним. По-настоящему тринадцатилетним, а не только внешне. В последнее время даже этот обман стал давать трещину: его принимали за почти совершеннолетнего, хотя роста в нем не прибавилось ни на сантиметр. Однажды он показывал фотографии из лагеря и, добавив к ним еще десяток лет, соврал, будто его точная копия на черно-белом снимке – его отец… Ну конечно, отец. Кто же еще.

Но Ренат знал, что никогда в эту воду не полезет и не приблизится к островку больше ни на шаг. Это было место, куда лучше не возвращаться.

До того, как приехать сюда, он говорил себе, успокаивая, что всего лишь научился здравомыслию. Что в этом нет никакого смысла, и он только создаст себе лишние проблемы, если его поймают вблизи пионерлагеря, без взрослых и без объяснения, откуда он пришел сюда и что здесь забыл. Но на самом деле он ужасно боялся, у него просто поджилки тряслись при мысли о том, что ему снова придется взглянуть им в глаза.

Встретиться взглядами с тремя бестелесными призраками, красивыми, как даже не рисуют на картинах, печальными и удивительно тепло схожими между собой чертами правильных, приятных лиц. Мертвых, мертвых лиц.

Никаких вытянутых вперед рук, телевизорной ряби и неразборчивых бормотаний, типа «ты разбудил нассссс, ты теперь нам заплатишшшшь, мы пришшшшли за тобой…». Но их молчаливая грусть пугала гораздо больше. Это было невыносимо. Еще и потому, что он после той встречи отчасти на них походил.

Ренат не хотел пережить снова ту встречу, ни мертвым, ни еще живым. Превратиться в бессвязно шепчущую какие-то отрывки предложений Светку ему тоже совсем не хотелось. И седеть, раз уж естественным путем не поседеешь. Поэтому он просто сидел на скале, болтал в соленой воде ногами и вытаскивал из волос сухую траву. Вспоминал этот же пляж двадцать с лишним лет назад и на опасную секунду давал себе сладко обмануться им, поверить шепоту волн и барханам песка – что он вернулся во время, которого больше никогда не будет.

      Это было чудо как легко и хорошо.

1985 год. Обычное лето

Смена продолжалась. Ни руководство лагеря, ни вожатые не паниковали и не переживали – по крайней мере, внешне: не только репутация, но и девочка была спасена. Ее и правда забрали родители, а она все жалась к маме, упорно не оглядывалась, так что ребята, как ни старались, не смогли ни на мгновение выхватить ее взгляд. Больше об этом не говорили.

А на следующий день снова лил дождь. И на следующий. Смывал следы поисков и следы чего угодно еще на земле, смывал остатки этой истории, как ее услужливо затирала бы память. А потом вдруг к вечеру распогодилось: небо посветлело, сквозь завесу облаков проглядывало чистое закатное небо, а капли воды алмазами блестели на всем, что недавно выглядело угрюмым и замерзшим.

Парни-вожатые за четверть часа отыскали где-то сухие дрова, сложили их на костровой. За минуту пионеры окружили их, загалдели десятки голосов, запахло оживлением, хлебом, чтобы жарить его над огнем, энтузиазмом и, в общем, настоящим пионерским лагерем. Уже тренькала пока невидимая в толпе гитара.

Вожатая в компании своих коллег снова рисковала голосом:

– Пятый отряд, сядьте на свои места! Второй – вот ваши! Не лезьте в костер! Не бросайте туда мусор! Ребята! Ребята, вы же пионеры! Ребята!..

Они поддавались неохотно, словно голоса наставников и наставниц прорывались сквозь плотный слой ваты. Удивительное дело: к костровой все бежали, обгоняя ветер, но рассаживались по местам с грацией тысячелетних старух. Гитара переходила из рук в руки, хотя пока не было сыграно ни одной песни.

Дрожали голоса и трепетали сердца. Лагерь ожил, уже ощущая на вкус, уже предвкушая, как грусть, скуку и страх выжжет веселый огонь.

Наконец, расселись. Угомонились даже самые хохочущие и самые дерзкие, все, все сели и вперили взгляды в разгорающийся огонь. Пламя занималось неохотно, с ленцой, но все же занималось – и чем выше поднимался костер, тем тише становился нестройный гул голосов и тем быстрее темнело небо.

Многое может измениться, многое может случиться, но есть в течении жизни словно реперные точки, отмеченные самой вселенной. Они будут неизменны, шел ли дождь или выжигало все на своем пути палящее солнце. Они просто будут. Так был в тот вечер пионерский костер и была гитара, был танец искр между землей и небом. А остального и не было.

Тарасов вдруг казался самым младшим из своего отряда, совсем мальчишкой, октябренком, далеко еще не «парнем» и не «молодым человеком». Если он и замечал это, то ему, конечно, нравилось.

Зато Оксана словно притихла, была необыкновенно задумчива и спокойна. А Марина рядом с ней хохотала за двоих, полной грудью вдыхала воздух, пахнущий растопкой и хвоей, сухарями и мокрой землей, и, раскрасневшаяся, энергично кивала в ответ на какие-то нашептанные Димой ей на ухо глупости.

А Ренат… он и не изменился, вроде. Остался такой, какой был. Просто Ренат, что с него взять.      И когда пришло время рассказывать истории по кругу, делясь сказками, выдумками и фантазиями, которые напел им за эти несколько дней затяжной дождь, именно Ренат взял слово, подняв палец и терпеливо дожидаясь тишины. Тишину ему сделали за полминуты, до того непривычно было видеть