манипуляций или нет) образ человека, способного управлять, не создавая чрезмерной угрозы для ключевых заинтересованных групп и лиц внутри политического истеблишмента. Он мог преследовать новые цели, не ставя под угрозу драгоценные традиционные ценности[55].

Тем не менее самым актуальным оставался вопрос: какие традиционные ценности наиболее драгоценны? Ключевое ленинское наследие с упором на руководящую роль партии? Или новые возможности для обогащения номенклатуры? Горбачев четко обозначил свою позицию по этому вопросу еще до смерти Черненко. Когда в конце 1984 года здоровье Черненко начало ухудшаться, Горбачев быстро перехватил инициативу у оппозиционеров и занял отчетливую идеологическую нишу в борьбе за престолонаследие. Прошло время проявлять почтительность и бескорыстность на фоне чаяний других, более высокопоставленных членов руководства. Горбачев был готов к предвыборной речи, где он публично заявил бы о себе как о человеке, который возродит лучшие черты ленинского наследия, проводя политические и экономические реформы дома и идя на компромиссы при решении вопросов за рубежом. Для этого шага он выбрал закрытую партийную конференцию по идеологии в декабре 1984 года. Это была самая радикальная речь кого-либо из ведущих членов Политбюро со времен Хрущева[56]. По содержанию (хотя и не по продолжительности) она была сопоставима с «секретной речью» Хрущева, в которой он осудил Сталина в 1956 году; Хрущев использовал эту речь как способ выйти из политического тупика и перехватить политическую инициативу, определив радикальные изменения в доктрине и политике как морально и практически необходимые. В декабре 1984 года Горбачев, еще не будучи руководителем партии, дал понять, что готов трансформировать советскую доктрину и язык советской политики, с тем чтобы формально лишить легитимности брежневский подход к решению вопросов. Он еще не бросил вызов традиционным политическим аренам. Его речь была произнесена на частной арене и не призывала к созданию новых публичных арен; это случится позже. Тем не менее соперники Горбачева из числа сторонников брежневской политики поняли значение его слов и почувствовали в них угрозу. Сам Черненко пытался помешать Горбачеву выступить, но тот держался твердо. Черненко и его союзникам удалось лишь помешать появлению полного текста речи в газете «Правда» [Hough 1997: 73; Brown 1996: 82].

В своем выступлении Горбачев использовал абстрактную терминологию, как это обычно бывает в доктринальных речах, и оно не содержало подробного описания конкретной политики, которая вытекала бы из пропагандируемых в нем доктрин. Но в нем уже присутствовало большинство кодовых слов, которые позже станут отличительными чертами преобразований Горбачева: перестройка, гласность, реформа, демократия, человеческий фактор, а также в нем говорилось о потребности в кадрах, «доверяющих» людям и «уважающих их интеллект». Как и выступление Хрущева на XX съезде партии в феврале 1956 года, оно включало значительное число критических замечаний, граничащих с «системными», а также риторику нетерпения и срочности, наполнявшую весь текст[57]. На самом деле, когда Горбачев говорил о том, что производственные отношения в СССР вступили в противоречие со способом производства, он повторял традиционное марксистское определение предреволюционной ситуации.

Это выступление стало явной атакой на брежневских «консерваторов». Кроме того, в нем не просто провозглашалась альтернатива политике, господствовавшей при Черненко. Скорее это было обобщенное изложение концепций и идей, вокруг которых смогли бы объединиться представители всех трех направлений, альтернативных брежневизму: пуритане (борцы с коррупцией), технократы (рационализаторы плановой экономики) и политические реформаторы. Пуритане и технократы в ЦК могли сделать вывод, что Горбачев пропагандирует политику всеобщей замены коррумпированных и некомпетентных кадров, то есть политику, с которой они были согласны. Они могли заключить, что риторика Горбачева, воспевающая коммунистическую систему, марксистско-ленинские идеалы и социальную дисциплину, по сути подразумевает его готовность очистить аппарат от коррумпированных кадров, укомплектовать его такими неподкупными людьми, как они, и тем самым высвободить неиспользованный потенциал социалистической системы. Это им ничем не угрожало и не предвещало потери ими политического контроля над обществом. Действительно, упор Горбачева на растущие противоречия в советском обществе перекликался с тем, как Андропов оправдывал свою дисциплинарную политику и антикоррупционную кампанию[58]. Точно так же критика Горбачевым советских методов управления могла подразумевать различные политические рецепты. Хрущев преследовал аналогичные цели, не отказываясь при этом от политической централизации, ведущей роли партии или ленинского антилиберализма.

Пуритане и технократы могли рассматривать речь Горбачева как всего лишь заявление о том, что ситуация стала слишком серьезной, чтобы ее игнорировать – не такое уж скандальное заявление на фоне действий революционного рабочего движения «Солидарность» в братской Польше, которому в 1981 году почти удалось свергнуть коммунистический режим в этой стране. Но по сравнению с прежней осторожностью Горбачева в публичных выступлениях, а также с учетом того, что он представил столько концепций, связанных с антисталинской кампанией Хрущева 1956 года, реформами Косыгина 1965 года и Пражской весной 1968 года, можно сказать, что эта речь в том числе была задумана как обращение к реформаторам внутри партии и критической интеллигенции с целью их активизации. В представленном в речи видении, обращенном к этой разнородной аудитории, пуританам обещался возврат к революционной истине, технократам – модернизация и повышение эффективности, а критически настроенной интеллигенции – больше возможностей для самовыражения. Всем им обещались более эффективная и производительная экономическая система, более сильный Советский Союз и более договороспособное государственное устройство.

Идеи, выраженные Горбачевым, служили зонтичной схемой для широкого круга групп, интересы которых часто не пересекались. Это важнейшая функция, которую выполняют лидеры, продвигающие новые идеи. Горбачев не просто играл роль «политического антрепренера», который определяет общее «контрактное пространство» для различных заинтересованных групп и определяет программу, обеспечивающую их поддержку[59]. Скорее Горбачев создавал новый набор политических символов, достаточно двусмысленных, чтобы пуритане, технократы и радикальные политические реформисты могли по своему вкусу их интерпретировать. Такая двусмысленность позволила Горбачеву воспользоваться своими полномочиями для внесения изменений, которые так или иначе не получили бы одобрения этих групп[60].

Внешняя политика

Сделанные в то время Горбачевым публичные заявления об отношениях между Востоком и Западом позволяли предположить, что он, вступив в борьбу за то, чтобы стать преемником Черненко, занял широкую идеологическую нишу, одновременно представляя себя человеком, который мог бы уверенно вести страну в новых направлениях. Он сочетал энергичную защиту статуса СССР в мировых делах со склонностью к гибкости и уступкам. Он полагал, что политика Черненко ведет страну в тупик и что необходимы новые идеи и предложения, чтобы этого избежать. В своем докладе на конференции по идеологии 10 декабря 1984 года он мало что сказал о международных делах, но в сказанном им ритуальная риторика сочеталась с критикой того, что СССР позволил своим оппонентам перехватить инициативу