Кенеш посмотрела в непрозрачное окно:

— Тот год был жарким. В Алой Пустыне плавился песок, деревья крошились как сухая лепёшка, источники кипели и превращались в дым. Народ Алого Песка кочевал от одного умирающего оазиса к другому. Вожака племени звали Ташран.

«Большой камень», — мысленно перевела Малика.

— Они дошли до родника в Живой Пустыне, но там жил другой народ. Их главарь вытащил клинок из ножен и потребовал, чтобы Ташран убирался восвояси. Он поступил плохо. В засуху даже звери пьют из одного родника и не нападают друг на друга.

— Они подрались? — спросила Малика.

— Нет, шабира Ташран пожалел своих людей, они были слишком измучены. Он велел им наполнить бурдюки водой и повёл их дальше. Племя поднялось на три бархана и три раза спустилось, как вдруг донеслись крики. Ташран взял отряд воинов и устремился назад. Чернокожие кочевники не захотели искать другой оазис и устроили возле родника жуткую резню.

— Ташран заступился за людей Живого Песка?

Кенеш легонько погладила Малику по голове:

— Он смотрел, как наказывают его обидчиков, и славил Бога. Главарь, который выгнал его, истекал кровью. Мужчины, которые смеялись над ним, падали, пронзённые стрелами. Женщины, которые кричали вслед ему обидные слова, рыдали над мёртвыми детишками. Ташран хотел уйти, но увидел юную девушку. Держа в руке клинок, она защищала беременную мать.

— Это была Ракшада, — догадалась Малика.

Старуха кивнула:

— Чёрные кочевники не ожидали, что на них нападут сзади. Ташран выиграл бой. И Ракшада сказала ему: «Бог наказал нас и протянул нам руку. Отныне ты хазир».

«Рука Всевышнего», — перевела Малика.

— Поражённый смелостью девушки, Ташран захотел взять её в жёны, но она сказала: «Я буду принадлежать тому, кто возведёт здесь город и назовёт его моим именем». «Нет, — ответил Ташран. — Этот город я назову Кеишраб. А твоё имя будет носить держава». За семь лет он построил семь городов и стал хазиром Ракшады. В печальный день его смерти оазис окружали уже сорок семь городов.

— Интересная история, — пробормотала Малика. Её именем не назовут даже улицу в нищем селении.

— Вторая шабира Джурия стала матерью художникам, скульпторам, поэтам, музыкантам, танцорам. Умных девочек по сей день отдают на обучение в храм науки, и ракшадок лечат докторши и учат учительницы. Бог был несправедлив к Джурие. Он наградил её единственным сыном. — Кенеш придвинулась к Малике и зашептала: — Мы молим Бога, чтобы он послал вам много детей. Но ты не бойся. Если Иштару не повезёт как его брату, он всё равно будет править до самой смерти.

Малика вжалась в подушку. Ракшадки считают её будущей женой Иштара и ждут от неё славных дел.

— У вас были некоронованные хазиры?

— Почему спрашиваешь? — покосилась Кенеш.

— Интересно, как они правили.

— Как правили — не знаю. Я их не застала. В книгах только даты. Кто-то полгода командовал, кто-то год.

Малика посмотрела в окно. Витражи расцветились, а душа погрузилась в потёмки. Если она не коронует Иштара, его скинут с трона. Если коронует — он задастся целью заполучить её в жёны, чтобы избежать участи брата.

— Что стало с их шабирами? — спросила Малика.

Кенеш пожала плечами:

— Не знаю. Да и зачем тебе?

— Интересно.

— Женщинам приносят объедки новостей. Если приказывают надеть фиолетовые платья — значит, в Ракшаде праздник. Если жёлтые — значит, траур. Жёны всегда ходят в чёрном.

Рассудком завладело нестерпимое желание хоть немного побыть одной. В ванной от Кенеш не спрячешься, в спальне Галисия — вдруг проснётся, пристанет с вопросами. Сославшись на голод, Малика выпроводила старуху на кухню, но та вернулась так же быстро, как удалилась.

— Сегодня великий день, шабира, — торжественно произнесла она, переступив порог. — Я помогу тебе собраться.

На веранде возле паланкина стоял незнакомый человек. Усевшись в креслице, Малика сжала кулаки — Альхаре запретили с ней видеться?

Несмотря на раннее утро, на улицах бурлила жизнь. Носилки то и дело огибали возбуждённые толпы людей. Из общего ора удалось вычленить голоса, выкрикивающие цифры. Совсем некстати вспомнился публичный дом в Зурбуне. Покупатели спорили о цене детской невинности так же яростно, как сейчас спорят ракшады.

Выйдя из паланкина, Малика осмотрелась — безлюдно, спокойно. Над крышами далёких домов золотился край огромного солнца, окрашивая храм и каменные изваяния в жёлтые оттенки. И площадь… Фиолетовый фон — цвет праздника… Спирали на площади не белые, а жёлтые — цвет траура. Горе и радость всегда ходят вместе и выбирают, каким боком повернуться к человеку.

Внимание Малики перекочевало на нового провожатого. Если бы воины надели чаруш, их вряд ли удалось бы отличить друг от друга: высокорослые, широкоплечие, с сильными руками и крепкими ногами, татуировки от запястий до плеч. Даже рельеф мышц на животе и груди у всех одинаковый.

В Грасс-дэ-море в присутствии Иштара и Альхары Малика испытывала смущение, а сейчас смотрела на обнажённый торс воина и не чувствовала неловкости. Непривычное стало обыденным.

— Сегодня какой-то праздник?

— Собачьи бои, — ответил ракшад.

Скорее всего, люди, орущие на улицах, делали ставки.

— У Альхары есть бойцовские собаки? — спросила Малика, вспомнив, как он мечтал обзавестись морандой.

— Да, шабира.

— Значит, его собаки участвуют в боях.

— Нет, шабира. Альхара отбывает наказание.

— За что?

Воин с невозмутимым видом посмотрел в сторону храма.

— Шабира задала тебе вопрос, — повысила тон Малика.

Над глазом ракшада еле заметно дёрнулось веко.

— Он прервал молитву.

— Вот как, — прошептала Малика.

Вчера, когда она отстаивала своё право голоса, Альхара отправился за Иштаром и верховным жрецом, не закончив обход зала. Друг, который нарушил правило, зная о наказании? Или хитрый враг, который задумал влезть в доверие?

Ожидание затянулось. Слава богу, площадь не успела накалиться, аромат благовоний не досаждал: лёгкий ветерок гнал дым в другую сторону. Однако само ожидание было унизительным. Вряд ли к шабирам — воинам-вестникам — относились подобным образом.

Наконец прозвучало приглашение. Пройдя между гигантскими тиграми, Малика вошла в храм, и опьяняющий запах вновь хлынул в лёгкие, лишая возможности чётко мыслить. Цепляясь за реальность, Малика посмотрела через плечо. Воин возвращался к паланкину.

Служитель подвёл её к жрецам, окружившим на этот раз большую керамическую чашу, в которой тлели угли. Чёрные вороны из её сна, и лишь верховный жрец на их фоне выглядел фиолетовым пятном. Видать, для него служение Богу — непрерывный праздник.