Малика отклонилась назад. Хёск несколько лет поил Иштара противоядием. Кто его знает, что он подмешал в воду. Может, они только и ждут, когда она потеряет сознание, чтобы провести свои гнусные ритуалы.

— Я не буду это пить.

Переглянувшись с Иштаром, Хёск поставил стакан на подоконник. Усевшись на пол возле кушетки, достал из ящичка странный предмет, повторяющий форму кисти с растопыренными пальцами. Матово-белые паутинки, переплетаясь, создавали удивительный кружевной узор. Тончайшая пластина выглядела хрупкой, и казалось, что нити и завитки сейчас согнутся, повторяя изгибы ладони Хёска.

— Это знак шабиры, он сделан из живой стали. Из такой же стали мы делаем шипы на кастетах и ножи для маленьких воинов. Раны после них никогда не воспаляются и быстро заживают.

— Это татуировка… — промолвила Малика не своим голосом.

— У мужей-вестников грубый рисунок, — продолжил Хёск. — А этот знак носили Ракшада и Джурия. Мы привезли его с Острова Шабир. Ему пять тысяч лет. — Перевернул пластину; изнутри она была усеяна иголками, тончайшими, как волоски. — Будет очень больно. Это может вызвать болевой шок. Тебе лучше выпить зелье.

— Я усну?

— Тебе всё покажется сном, — ответил Хёск.

Ей уже давно всё кажется сном: в голове шум, люди в тумане, пол качается, стены изгибаются волной, и во рту до тошноты сладко.

— Я потерплю. — Малика судорожно сглотнула. — Знак будет чёрным?

— Нет, ты же не воин, — сказал Хёск и, открыв баночки, принялся смешивать в плошке краски.

Время от времени обмакивал в них кисточку и наносил смесь Малике на запястье. В итоге остановился на золотисто-бронзовом цвете.

— Прижми руку к столу вверх ладонью, — велел Хёск. Приложив кружевную пластину к кисти, раздвинул Малике пальцы. — Так и держи. Если дёрнешься, знак исказится.

Произнося заклинания на древнем языке, жрец убрал пластину в сторону и принялся втирать краску Малике в кожу. Иштар сел рядом с Маликой и вдруг обнял её за плечи.

— Закрой глаза, — зашептал он, касаясь губами чаруш. — Мы не здесь. Мы на вершине горы, залитой солнцем. Наши тела остались в тёмной долине, и нам всё равно, что с ними происходит. Слушай меня. Слушай, и я помогу тебе справиться с болью.

***

Адэр несколько дней провёл в архиве, читая воспоминания очевидцев времён правления Зервана. Каждый вечер брал в спальню стопку документов, утром приходил с покрасневшими глазами. Слуги приносили обед и ужин в маленький читальный зал, расположенный по соседству с вотчиной летописца. Адэр и Кебади ели мало и часто после трапезы сидели в задумчивости, держа в ладонях горячие чашки с чаем.

В архиве было холодно, однако воздух, пропитанный запахом бумаг, оставался сухим: строители замка в своё время позаботились о хорошей вентиляции. Адэр не замечал холода: вниманием завладели документы, готовые от старости рассыпаться в пальцах. И то, что он читал, вынуждало кровь быстрей бежать по жилам.

Но как-то ему попался документ, написанный на незнакомом языке. Адэр отложил бы его в сторону, если бы не восклицательные знаки в конце каждого предложения. Решив попросить Кебади помочь с переводом, протянул ему бумагу. Вздрогнув от прикосновения к старческим ледяным пальцам, вдруг заметил лёгкий парок при выдохе. Присмотрелся к летописцу, одетому в кофту. Сквозь вытянутые петли виднелся балахон, в котором старик ходил летом. Шарф из верблюжьей шерсти выкатался из-за множества стирок и превратился в узкую полоску. На бледном лице углубились морщины. Белые плотно сжатые губы легонько подрагивали.

— Кебади, ты замёрз?

— Я привык.

Адэр накинул летописцу на плечи свою куртку:

— Я прикажу соорудить здесь печку.

Старик глянул поверх очков:

— Хотите сжечь архив?

Через час стол летописца окружали железные ящики, наполненные раскалёнными углями. Когда самодельные печки остывали, слуги меняли их, не забывая подсовывать один тёплый ящик старику под ноги.

— Вы меня балуете, Ваше Величество, — кряхтел старик и, потирая нос, прятал под рукой улыбку.

Адэр за всю свою жизнь не читал столько документов, сколько прочёл за эти несколько дней. Ранее история его мало интересовала, но сейчас он проживал жизни незнакомых людей — видел, мыслил и чувствовал, как они.

Отложив очередной рассказ очевидца, Адэр откинулся на спинку стула:

— Страна не может дождаться, когда я покину трон.

Кебади снял очки, взял фланелевую тряпочку:

— В пророчество Странника верят ветоны, ориенты, климы и моруны. Другим народам всё равно, кто сидит на бархатной подушке. Лишь бы их не трогали.

— Это ещё хуже. Народ, безразличный к судьбе страны — это наибольшее зло.

— Никогда не задумывались: почему он стал безразличным?

— Не задумывался? — Адэр вонзил взгляд в Кебади. — А чем, по-твоему, я занимаюсь?

Летописец дыхнул на стёкла очков:

— Разве может народ любить страну, прошлое которой покрыто мраком, а великого правителя называют предателем? Чем народу гордиться? Вы вернули стране старое имя, но не вернули Зервану заслуженную славу.

— А должен?

— Должен… удивительное слово. Вы можете хотя бы попытаться напомнить народу, каким должен быть законный правитель, чтобы выскочки-самозванцы не смогли залезть на трон и разрушить то, что вы успеете построить. — Кебади протёр стёкла, водрузил очки на нос. — Скоро вы оставите здесь легата, а сами взойдёте на престол Тезара. Вы можете хотя бы попытаться, чтобы легат продолжил начатое вами дело, а народ поддерживал его и вас. Вы можете хотя бы попытаться оставить после себя добрую память.

Адэр потрепал Парня за уши. Неизменный спутник и единственное существо, преданное до мозга костей, лежал возле стула. Его голова, опущенная на скрещенные лапы, находилась на уровне колен Адэра. Глаза были закрыты, тишину нарушало сопение, но Адэр знал: зверь не спит, и если сейчас тихонько встать, Парень вскочит и побежит туда, куда хозяин только надумал идти.

— Как в пустыне появилась огромная страна?

— Вы говорите о Ракшаде? — спросил летописец.

— Пять тысяч лет назад там был всего лишь песок и кочующие племена, раскиданные по всему материку.

— Наверное, всё дело в оазисе.

— В Лунной Тверди сотни оазисов.

— Наверное, предводителю кочевого народа Ташрану понравился вид с дерева.

Адэр пропустил шутку мимо ушей.

— Предположим, этот замок — оазис, — проговорил он, перебирая пальцами шелковистую шкуру на затылке Парня. — Вокруг пустошь. Назовите хоть одну причину, по которой люди захотели бы строить здесь дома?

— Если раздавать земли даром — желающие найдутся.