Население как раз стали одаривать ваучерами, и телевизионная реклама нахально убеждала, что эта бумаженция – стошестидесятимиллионная часть достояния страны. Рыжий черт, ответственный в правительстве за приватизацию, с энтузиазмом героев первых пятилеток загонял за ломаный гривенник пароходства, машиностроительные заводы. Для умных секрет Полишинеля был ясен с самого начала, глупые поняли все через некоторое время. Простой человек на ваучер возьмет две акции и будет получать по ним денег в год столько, что хватит аж на пачку сигарет. Ворюга и мафиозо скупит за бесценок мешок бесполезных ваучеров, подмажет кого надо и приобретет на кипу этого бумажного мусора фабричку, станки сдаст на металлолом, корпуса – под склады, а сам с несколькими миллионами долларов проживет очень неплохо. Насос относился к умным людям, все воровские штучки знал отлично и сразу понял, что ваучеризация – не что иное, как невиданный кидок. И можно попасть в число избранных, имеющих с этого кидка густой навар.

Для начала он купил ворованный паспорт. На нем пристроилась его фотография. После этого переговорил с братвой, взял «дипломат» с деньгами и отправился в московскую мэрию. Так появилась новая инвестиционная компания «Тигр». И вскоре полосы газет городов, расположенных неподалеку от Москвы, запестрели рекламами. За ваучер гражданам обещалось по пять метров жилой площади. И потянулись в офисы компании зачарованные люди. Когда количество облапошенных подошло к опасной черте и контрольные органы стали интересоваться, что же делается для строительства новых жилых районов и вообще как можно за несколько мятых бумажек общей стоимостью в полсотни долларов купить двухкомнатную квартиру, Насос продал ваучеры чеченам, которые как раз приватизировали в то время мурманский порт, и уехал, не сказав «до свидания».

Но наследил. Милиция установила его личность, и в очередной раз фотография Насоса украсила стенд «Их разыскивает милиция». Однажды из Киева пришла бумага, что Насос возник там. Факт удивительный, поскольку самостийцы, включая и МВД, обычно принципиально отказываются общаться с москалями.

Поехал задерживать Насоса оперативник из Управления по борьбе с экономическими преступлениями. Ваучероторговец жил у какой-то Мурки в старом Киеве. Московский опер вместе с коллегами-хохлами ворвался в квартиру, застал Насоса и его любовь в постели.

– Взял ты меня, начальник. Расколюсь, только одна просьба – дай мне с Тонькой дотрахаться, – просипел Насос.

Обещание Насоса расколоться, похоже, настолько потрясло опера, что у того отшибло остатки соображения – если оно вообще было. Разрешил. Зрелище было потрясающим. Толпа милиционеров терпеливо ждала за дверью, пока Насос копошился в постели с девахой, и прислушивалась к скрипу пружин и женским вздохам. Любовные утехи затянулись, даже для порнографического фильма такая активность исключительна. Когда москвич зашел в комнату, то увидел Тоньку, методично, как паровой молот, прыгающую на кровати и издающую эротические крики. Окно было распахнуто. При своей тучной комплекции Насос умудрился перепрыгнуть на пожарную лестницу, взобраться на крышу и оставить всех с носом.

Искали Насоса еще долго. Какие-то недоделанные дела завлекли его в Москву, и я совершенно случайно добыл информацию, где он проживает. Снял себе хату Насос в Медведкове. Поехал брать я его с сотрудниками УЭПа.

«Хрущобы». Ряды пятиэтажек. Вот что такое Медведково. Мы поднимались по лестнице – лифт для «хрущобы» излишняя роскошь. Спецназ мы решили не брать – Насос правила знает, в милицию стрелять не станет. Правда, в этом я не был до конца уверен. Людям свойственно меняться. Вчерашние правильные воры становятся теперь отпетыми мокрушниками. Я раздумывал, не встретит ли нас выстрел из пистолета или «лимонка». На лестничном пролете нос в нос столкнулся с мужчиной. Тот отпрянул и произнес:

– Извините.

Мы поднялись на четвертый этаж. Дверь в квартире была хлипкая. Я с размаху вышиб ее с первого раза. Мы залетели внутрь. Насос сидел на кухне и лопал яичницу с беконом. Скосив на нас глаза, он продолжил жевать.

– Здорово, Насос, – сказал я.

– Менты пожаловали, – набитым ртом промычал он, выпил кофе со сливками. – Двадцать тысяч баксов на всех хватит?

– Ты чего?

– Тогда пятьдесят.

– Нет. Нам приз, – на манер игрока в «Поле чудес» произнес я.

– Ну и дураки…

Ощущение опасности обостряет ум и память. Если бы я не ждал взрыва гранаты или пули, то, может, ничего и не запомнил бы. Но такие моменты запоминаются в деталях. Так что через год я смог вспомнить того мужчину, с которым столкнулся на лестнице. Второй раз я встретился с ним в ресторане. Он и был тем самым «клетчатым». И он тоже вспомнил меня…

* * *

Из узкого окна кабинета был виден маленький дворик, высокий забор с колючей проволокой, вышки с автоматчиками. «МАЗ» с прицепом подкатил к воротам, створки медленно разошлись, и он въехал в «шлюз». Двое молодых ребят в спорткостюмах и с автоматами осмотрели его, потом большая лоснящаяся овчарка сноровисто пробежала вдоль машины, принюхиваясь, есть ли запахи, на которые ее натаскивали. Затем раскрылись вторые ворота. Машина неторопливо подалась вперед, прочь из этого мира, опутанного колючей проволокой, проникнуть сквозь которую могут только избранные – люди в военной форме, зэки по этапу или со справкой об освобождении, а еще разные привилегированные праздношатающиеся типа меня. Здесь чистилище, в котором грешники, как правило, не очищаются от грехов, а множат их. Здесь зона.

Близился вечер. Сегодня я пережил двухчасовой перелет на «Ту-154» – событие для меня из разряда неприятных. Я боюсь самолетов. Как дикарь, увидевший железную птицу, я не могу понять, как они летают, и не могу свыкнуться с мыслью, что только пол и багажный отсек отделяют меня от десятикилометровой пропасти. После этого было полуторачасовое путешествие на электричке. И вот цель моего путешествия – исправительно-трудовое учреждение строгого режима. Здесь проводит время немало интересного народа. Среди переменного состава значится гражданин Андрей Лугин по кличке Насос.

Кабинет принадлежал начальнику оперчасти – худому майору с тяжелым взглядом и нервным высоким голосом, по его шее сверху вниз шел длинный шрам. «Кум» после начальника колонии – это второй человек на зоне, а если «хозяин» слабоват, то и первый.

– Разваливаются зоны, – произнес майор. – Работы нет – производство стоит. Денег нет. Вон охранники, думаешь, почему не в форме. Войсковую охрану сняли, на нас повесили, а у нас денег на форму нет.

– Правда, что ли?

– А то… Месяцами без зарплаты просиживали. Сперва зэка накорми, а потом сам ешь.

– Зэк – это святое, – кивнул я.

– Им лучше, чем нам. Общак воровской помогает. Раньше из общака колонию наркотой и водкой подкармливали. Сегодня вон еду, сигареты, матрасы шлют через подставные благотворительные фонды.

– Может, зону полностью на общаковое финансирование поставить? – усмехнулся я.

– К тому идет. Разница между казной и общаком стирается… Двадцать лет на зоне работаю. Дети мои на Колыме выросли. В детсадовском возрасте играли в охранников и расконвоированных. Тяжело было. Но сейчас просто все прахом идет. Когда я служить начинал на строгом режиме, мне сразу сказали – можешь ходить где угодно, бояться тут некого, разве только психов, у которых в голове замкнуло. Спецэтапы пригоняли из таких волков, что кровь в жилах стыла от их подвигов. А у нас тихие, в струнку вытягивались. Знали, кто хозяин, – майор хлопнул ладонью по столу. – Помню, однажды в бараке ударили по лицу лейтенанта, так мы авторитетов в мороз всю ночь держали в холодной бане, чтобы те подумали, на кого можно руку поднимать. Западло считалось на офицера руку поднять. А сейчас зэки совсем распоясались. Никакой на них управы нет. С начала девяностых как пошло – бунт за бунтом. Сегодня только спецназом спасаемся. Единственно, кого они еще боятся. Спецы их пролечивают капитально, после них на зоне месяц тишь да благодать.