Завтра представители органов опеки заберут Бонни, и их игра в дочки-матери закончится. Но прежде чем они с Тринити распрощаются навсегда, он намерен во что бы то ни стало ее соблазнить. Заставить ее кричать в экстазе его имя. Но он подождет с этим до ночи.

Слепив снежок, он запустил им в Фидо и попал ему прямо в зад. Пес подпрыгнул, развернулся, помчался в их сторону и осыпал их снегом. Тринити рассмеялась, Бонни снова завизжала. Зак бросил еще один снежок, и он угодил в лапу Фидо. На этот раз собака подбежала к нему сзади, схватила его за куртку и потащила.

– Мы так не договаривались, приятель! – сказал Зак, сопротивляясь.

Наблюдая за этим, Тринити покатывалась со смеху.

Когда Фидо наконец отпустил его куртку, Зак повернулся и бросился на пса. Тот в последнюю секунду увернулся, и Зак упал лицом в снег.

Подняв голову, он выплюнул снег и услышал, как Тринити заговорщически прошептала:

– Давай поймаем Зака.

Фидо залаял и завилял хвостом, малышка захихикала. Подбежав к Заку, Тринити принялась набрасывать ногой снег ему на спину. Не успел он опомниться, как на него прыгнул пес и вдавил его в снег.

Когда Заку наконец удалось подняться, он замерз, и у него болели от смеха мышцы лица, но он отказывался признавать поражение.

Улучив момент, он подкрался к Тринити, подставившей лицо солнечным лучам. Она заморгала и попятилась назад:

– Ладно. Игра окончена.

– Я так не думаю.

– Я держу Бонни.

– Вы с ней заодно. – Фидо залаял, и Зак, прищурившись, посмотрел на него: – Не беспокойся, ты следующий.

Выхватив у Тринити малышку, он отнес ее в стоящую на крыльце корзину, после чего пошел назад. Тринити начала убегать, но огромные сапоги замедляли ее движения, и ему не составило труда ее догнать. Он схватил ее, и они оба, смеясь, рухнули в снег. Фидо громко залаял и побежал к малышке.

Внезапно для Зака все перестало существовать, кроме фиалковых глаз и приоткрытых розовых губ Тринити. Кровь кипела в его жилах, все чувства обострились до предела. Разве он может сдерживаться?

Положив ладонь ей на затылок, он накрыл ее губы своими. Она даже не попыталась сопротивляться и тут же впустила его язык вглубь своего рта. Ему хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался целую вечность, но они не должны забывать о крошечной девочке, которая лежит в своей корзине и, возможно, недоумевает, почему веселье прекратилось.

Зак неохотно оторвался от ее губ.

– Погода улучшается.

– Нам следует вернуться в дом. Нужно искупать Бонни…

– Она уже купалась.

– Темнеет.

Коснувшись губами ее щеки, Зак улыбнулся:

– Я знаю.

– Малышка…

– Переночует сегодня в спальне, и прежде чем ты напомнишь мне о наших обязанностях, я скажу тебе, что взрослым не запрещено заниматься любовью в доме, в котором спят младенцы.

– Это не очень хорошая идея.

– Это лучшая идея, которая когда-либо приходила мне в голову.

– Ты мне даже не нравишься.

Он нахмурился:

– Ты меня не знаешь.

– Тем более у меня есть все основания…

– Для того, чтобы сказать «да».

Час спустя Тринити вышла из спальни и сообщила:

– Она уснула.

Зак, стоящий у плиты, повернулся и посмотрел на нее:

– Фидо на своем посту у двери?

– Да. Мы не смогли бы оттащить его оттуда, даже если бы захотели.

– Я приготовил омлет с грибами и сыром.

– Пахнет аппетитно.

Зак разрезал омлет на две равные части и положил их на тарелки. Когда они сели за стол, он наполнил два бокала белым вином. Тринити была как на иголках. Теперь, когда Бонни заснула, ей не удастся использовать ее в качестве предлога, когда напряжение между ней и Заком достигнет предела.

Наблюдая за тем, как она задумчиво гоняет по тарелке гриб, Зак, съевший половину своей порции, нахмурился:

– Не нравится омлет?

– Уверена, он вкусный. Я просто хочу кое-что прояснить.

– Начинай.

– Речь пойдет о нашем сегодняшнем поцелуе на улице.

– А по-моему, с ним все более чем ясно. Ешь, а то твой омлет остынет.

– Но я еще не закончила…

– Если малышка разбудит тебя ночью, тебе понадобятся силы, так что поешь как следует. Обещаю, что потом внимательно тебя выслушаю.

Тринити закусила нижнюю губу. Ей не понравился блеск его глаз. Она сомневалась, что после ужина у нее будет возможность сказать хоть слово. Но от омлета исходил божественный аромат, и она позволила своему желудку сделать выбор за нее.

Через несколько минут ее тарелка была уже практически пуста.

– Омлет правда очень вкусный. У тебя талант, – сказала она.

– На самом деле я редко готовлю. В Нью-Йорке я обычно допоздна засиживаюсь в офисе. Я заказываю еду на дом либо ужинаю в отличном ресторане в соседнем квартале.

– Наверное, множество женщин были бы рады готовить для тебя.

Он взял бокал вина и сделал глоток:

– Я понял, куда ты клонишь, но я, в отличие от моих братьев, закоренелый холостяк.

– Правда? – усмехнулась она. – После того, как ты сегодня днем позаботился о Бонни, любой человек подумал бы, что из тебя получится примерный семьянин.

Что однажды он захочет иметь жену и ребенка.

Поначалу она считала его жестоким дельцом и беспечным ловеласом, которому не нужны обязательства, но люди способны меняться. До вчерашнего дня она сама не хотела иметь детей, но с того момента, как в ее руки попала милая беззащитная Бонни, в ее душу начали закрадываться сомнения.

Сегодня она увидела другую сторону Зака, и эта сторона ей безумно понравилась, но у нее не выходило из головы то, что она сегодня утром узнала от Кейт. Неужели он действительно способен воспользоваться горем другого человека в своих корыстных целях?

Она хочет Зака так, как не хотела ни одного мужчину до него, но она не сможет ему отдаться, если получит подтверждение слов Кейт.

На кухонной стойке зажужжал мобильный телефон Зака. Он прочитал сообщение, но не ответил на него и вернулся за стол.

– Деркинс хочет встретиться со мной завтра, – сообщил Зак, сделав большой глоток вина.

Тринити выпрямила спину:

– Думаешь, он готов принять твое предложение?

Зак снова взял свою вилку:

– Да, думаю, что он готов подписать договор.

Следует ли ей сказать ему то, что она знает, или ей лучше свыкнуться с тем, что она не в силах изменить его отношение к людям? Единственное правило в его мире заключается в отсутствии каких-либо правил. В нем не существует ни жалости, ни сочувствия. Даже по отношению к человеку, потерявшему единственного сына.