Или насчет меня.

В голове не укладывается, что он, будучи бессмертным, столько мне позволял. Почему просто не взял то, что хотел? Я не могла причинить ему вред. Что ему стоило? Пират же.

– Потому что он не берет силой, – бормочу под нос и густо краснею. Сама себе не верю в этот момент, но разве я не права? Сколько у Энзо было возможностей? Сотни. Если не больше.

Бикуль тычется носом мне в бедро и тихо мяукает.

– Прости дружище, – треплю кота по зеленой шее, – не уберегла.

Прикусываю губу до болезненного укола и металлического привкуса и подношу медальон ко рту. Несколько тяжелых капель падают на резную крышку, и карта растягивается на столе во всем своем золотом великолепии.

Ищу глазами плед и с удовольствием в него заворачиваюсь. От вязанных нитей приятно пахнет морской солью и кипарисом.

Распускаю волосы, чтобы лучше просохли. Потом все равно заплету. С такими лохмами неудобно совершенно.

Тяжелые кудри падают на плечи и закрывают спину, а я встаю на стул и замираю над картой.

Даже не замечаю кровь, медленно засыхающую на подбородке.

Есть только я и золотое полотно. И мое будущее где-то там.

Не замечаю ход времени и не слышу, как дверь открывается. Реагирую только на глухой рык Бикуля.

– Убери собачку! – бросает с порога Энзо. Несет поднос с едой в одной руке, в другой завернутый куль из холщовой ткани. Он ступает осторожно, но уже не шатается, хотя еще морщится от движений.

– Бикуль, не тронь! – рявкаю и спрыгиваю на пол. Поднимаю руку, заставляя Энзо замереть на месте и становлюсь на колени рядом с котом. – Друг, – указываю на пирата, – друзей есть нельзя.

Бикуль тихо рычит и пытается отвернуться, но я хватаю его за шкирку и смотрю в желтые горящие глаза.

– Друзей есть нельзя. Ты понял?

Ответом мне было тихое недовольное рычание и тяжелый вздох.

Поднимаю взгляд на пирата и понимаю, что тону, не в силах отвернуться. Энзо рассматривает меня из-под ресниц, и его лицо совершенно ничего не выражает.

– Он больше не тронет. Я обещаю.

– Еще раз гаркнет, я его в каюту не пущу, – Энзо внезапно улыбается одними губами. Натянуто и угрожающе. Бросает взгляд на стол и приподнимает удивленно бровь, но не комментирует.

Идет дальше. Снова в глаза смотрит, а затем соскальзывает вниз: по губам, плечам и замирает на бедрах.

– Нашла что-то интересное? – показывает на стол. Ставит поднос на стульчик, а сам идет к кровати. – Извини, не смог ничего лучше найти в закромах. Надеюсь, тебе подойдет размер.

Он почему-то нервно сглатывает, только потом кладет куль и почти шарахается от него.

– И поешь.

Понимаю, что дверь он не закрыл намерено, и собирается уйти. Или сбежать.

Не хочу его останавливать, хотя при малейшей мысли о шторме содрогаюсь всем телом. Стыдно. Мне стыдно признаваться в этом страхе, но боюсь, что сердце разорвется, если останусь одна.

Может, попросить не уходить? Знаю, что он будет насмехаться, если попрошу. Как-то не думала о беде и море, пока картой занималась, а тут…

Энзо бы не отказал. Почему-то у меня нет сомнений. Поязвил бы, конечно, но не ушел.

Но сейчас лучше разойтись в стороны. Остыть.

Перетерплю, не хрустальная.

Даже если небо над головой расколется пополам.

Энзо выходит на палубу и, закрывая дверь, бросает на меня горячий взгляд.

– Я вернусь до начала шторма, – говорит он тихо. – Но могу и в другом месте переждать, если ты хочешь остаться одна, Ария.

Вздрагиваю и смотрю на него во все глаза. Пират мысли что ли читает?

Ловлю его взгляд и внутри что-то трещит, будто кто-то рвет руками свежие стежки. Больно и жарко, невыносимо душно смотреть вот так.

А Энзо прибивает меня к полу. Смотрит с вызовом. Что я решу? Осмелюсь ли остаться с ним снова? Выберу ли одиночество?

И если выберу, что будет дальше?

Отчего-то меня это и правда волнует. До дрожи в коленках.

На Ласточке я никогда не была одна, а здесь будто в клетке заперта и некому сказать, что боишься до одури, что скулы сводит от мысли об одиночестве посреди бушующего влажного холода и скрипа досок.

И в каюте сейчас холодно, а что будет дальше?

Бикуль еще побольше моего этого всего треска и грохота боится. Друг друга не спасем от ужаса.

– Не хочу, – отворачиваюсь и цепляюсь за куль одеревеневшими пальцами, будто мне жизненно необходимо узнать, что внутри. – Возвращайся, Энзо. Пожалуйста.

Он не отвечает. Просто закрывает дверь, бросая меня в холодную дрожь грохотом.

Щелчок замка ввинчивается в уши, как наказание за дерзость и выходки.

Сама виновата.

Сжимаюсь в комок и прикладываю руку к груди. Сердце испуганно колотится, стоит только скрипнуть доске или зашелестеть ветру.

Энзо только из мертвых вернулся, едва ходит, а все равно.

Еду принес, об одежде не забыл. Даже не злится особо, не кричит и не насмехается. Лучше бы наорал. Лучше бы ненавидел открыто, чем так.

В полном молчании.

Он не должен быть таким.

Другой бы уже в бараний рог скрутил, будь у меня хоть тысячу раз повод вести себя так, как вела. Убил бы и просто кровь под боком держал, чтобы карту открывать. Или трахнул бы в трюме да команде отдал. Делов-то? Всего лишь девка, никто ему совершенно. Чужая. Враг, что пытался горло перерезать. Не нужна живой, можно и без этого обойтись.

Магия на что вообще? Уверена, что нужное заклинание сохранить кровь нашлось бы.

– Сломать и уничтожить, – говорил мне отец, – вот как это происходит, когда ты в плену. Когда некуда бежать и ты – марионетка. Подрезать ей нитки можно одним движением. Раз! И нет человека.

Марионетку можно взять силой.

Но нет. Здесь все совсем не так…

Сжимаю кулаки до хруста и думаю, что извинюсь. Клянусь чернилами каракатиц, попрошу у Энзо прощения!

Это дико, невообразимо, но я задолжала пирату. Хотя бы за хорошее отношение. Это не отменяет его грехов, нет. Но…

Отец даже не пытался уплыть. Не дал команду разворачиваться, не бежал. Будто решил с судьбой встретиться. Может, заранее знал? Бред, конечно, но все же…

И убил его кто-то другой. На нем ведь, и правда, не было следов, а значит мой враг еще не найден. Или пошел на дно вместе с кораблем если это был кто-то из команды. Нельзя отбрасывать такую возможность, но звучит немыслимо.

Закусываю губу и смотрю на куль. В горле растет комок нерастраченных рыданий, но я не стану. Достаточно сырости вокруг.