Самир считал, что имеет полное право высказывать мнение по большинству вопросов моей жизни, хотя его о том не просили. О моих проблемах с Номером Один: «Тень от мужчины лучше, чем от дерева». Правда, с оговоркой: «Но такая женщина, как вы, дает достаточно тени и себе, и тем, кто вокруг». О сотрудниках, ворующих у компании: «Собачий хвост никогда не распрямится». О том, что людям нужно давать второй шанс: «На руке все пальцы разные». Мы с ним часами стояли вместе в каирских пробках, переезжая с одной моей встречи на другую. Самир знал обо мне больше, чем Номер Один, отец моих детей. Он слышал все мои телефонные разговоры, со всеми откровениями, спорами и оскорблениями, которые в них звучали. Порой, когда я разговаривала с кем-то по телефону, он легонько стучал по бардачку передо мной, чтобы шепотом вставить свой комментарий. Он был нахальным и немного безрассудным, и, как бы я его ни критиковала, он не терял присутствия духа. Несмотря на свой небрежный внешний вид и манеры (громкий гогот, походку вразвалочку, разросшиеся во все стороны усы, сальные волосы и сколотый передний зуб), Самир был на удивление расчетливым. Со временем он осознал, что возможность слышать чужие разговоры наделяет его определенной властью, и научился думать, когда делиться информацией, а когда нет. Я доверяла ему. В обществе, где сплетни и торговля информацией цвели буйным цветом, он охранял мои секреты как своих детей.

Самир подъехал к офису Адхама, младшего партнера доктора Мухаммада, и встал в третьем ряду припаркованных машин. Пока мы ждали Адхама, не включая аварийную мигалку и не выключая двигатель, Самир вышел, зажег сигарету и предложил другую полицейскому, который подошел, чтобы пригрозить ему штрафом, – а точнее, махнул рукой в сторону работающего мотора, показал на первое попавшееся окно в здании, зажег вторую сигарету и впихнул ее полицейскому между пальцами. Теперь они стояли рядышком и болтали.

Я осталась сидеть на своем любимом месте: в переднем пассажирском кресле. Женщины и работодатели обычно сидят за водителем, сохраняя тем самым дистанцию между боссом и подчиненным. Я могла бы обосноваться на заднем сиденье, но Адхам бы посчитал, что сесть рядом с женщиной неприлично. Предложить ему сесть спереди тоже было бы нарушением негласных правил. Поскольку он гость, его нужно было посадить на самое удобное место – заднее сиденье.

По пути в центр мы переехали мост Каср ан-Нил. Самир и Адхам вели беседу о положении дел: отключении электричества в беднейших районах города, подорожании помидоров и последних слухах о сыне Мубарака Гамале, престолонаследнике Арабской Республики Египет. С площади Тахрир мы свернули направо, на улицу Абд аль-Кадера Хамзы, где возвышается напоминающий мне серого слона комплекс «Мугамма», в котором расположены штаб-квартиры египетских бюрократических организаций. Я бывала в этом здании, когда, будучи подростком, потеряла национальное удостоверение личности. У меня ушел целый месяц на то, чтобы получить свидетельство о рождении, написать заявления в полицию и доказать государству, что я существую, и при этом освоила жизненно важный навык дачи взяток. Хитрость заключалась в том, чтобы в случае каких-либо подозрений предложение выглядело неопределенным. Дать слишком мало было оскорблением, слишком большая взятка создавала повод для дальнейшей эксплуатации. Когда я наконец подготовила заявку, я просунула ее служащему в окошко с двадцатифунтовой банкнотой внутри. Ответ был положительным. За последующие годы я поняла, что взятка – это тоже форма гражданского неповиновения: тайный сговор между гражданином и чиновником, относящихся с презрением к официальным государственным системам, внутри которых мы существуем.

Если у зданий есть память, я надеялась, что «Мугамма» на Тахрире свою потеряла. Этот бетонный левиафан, выросший на месте снесенных в 1945 году британских казарм, замышлялся как централизованный административный комплекс, где граждане смогут быстро и эффективно решать все бюрократические вопросы. Этим зданием могли бы восхититься разве что архитекторы – оно просто-таки символ монотонности и убитой индивидуальности. Через его 1309 кабинетов ежедневно проходило более двадцати тысяч человек. (На самом деле «Мугамма» песочного цвета, но мне она запомнилась монохромно серой.) Как писал Кафка: «Каждая революция испаряется и оставляет после себя слизь новой бюрократии».

Нас направили на девятый этаж, в главное управление цензурного комитета. Я положила сумочку на ленту рентгеновского сканера и окинула взглядом высоченные своды у меня над головой. Затем мы прошли направо, к громадной лестнице, и стали подниматься по ее затертым, пыльным ступеням. По правилам египетского этикета Адхам, как мужчина, пошел впереди меня: было бы неприлично, если бы я пошла первой, а он смотрел на мой зад, который бы оказался на уровне его глаз. Такую роскошь могут позволить себе только незнакомцы.

Я поднималась все выше, этаж за этажом: выдача паспортов, лицензий, свидетельств о рождении и смерти, пенсий. Затхлая вонь влажных ковров. Кислый запах пота. На девятом этаже нам сказали, что контора переехала на тринадцатый. Когда мы добрались до нужного кабинета, Адхам подошел к фаррашу[32], спросил, где туалет, и сунул ему пять египетских фунтов. Я сделала вид, что не заметила. Через пять минут фарраш пригласил нас в кабинет чиновника и усадил на металлические стулья напротив его стола. С фотографии в раме на нас взирал Мубарак – обычное дело во всех госучреждениях. Адхам елейным голосом напомнил чиновнику, что мы явились по его любезному приглашению в связи с задержанием поставки в книжный магазин Diwan.

Если дача взяток требует особого навыка, то общение с государственными служащими – это вообще целое искусство. Я, как женщина, должна была демонстрировать почтительное отношение к институции, которую представляет этот чиновник, – а заодно и к его полу, – но не проявлять страха, поскольку это воспринимается как свидетельство реального правонарушения. Дабы я не настроила собеседника против себя, говорил за меня Адхам. Он льстил и заискивал, осторожно наводя между нами мосты.

Чиновник перебрал папки с документами и извлек оранжевую накладную. Я разглядела пингвина наверху страницы. Цензоры знали Penguin как издательство, опубликовавшее «Сатанинские стихи», но эту книгу мы заказывать не решились. Мысленно я начала листать нашу картотеку книг от Penguin, пытаясь понять, что же они нашли там оскорбительного. «Лолиту»? «Любовника леди Чаттерлей»? Это точно не может быть «1984» – мы уже получили несколько поставок этого романа. Наконец чиновник передал Адхаму накладную с подчеркнутым названием и какой-то фразой на арабском, написанной рядом нечитаемым почерком. Адхам протянул листок мне, мы оба склонились к нему и, пока чиновник складывал обратно папки, зашептали друг другу:

– Устаз Адхам, название не буквальное.

– Что мне ему сказать?

– То, что я вам сказала.

– Стоп, а что вы сказали?

Чиновник пробормотал какое-то исламское изречение о терпении, прервав тем самым наш диалог.

– Это не то, чего мы ожидали от компании с такой репутацией, как у Diwan, и тем более от молодой женщины, – сказал он, впервые отметив мое присутствие в кабинете.