в свой отдел, где должна была сидеть на своем месте секретарша Катя. С вытаращенными глазами, перемахивая длинными ногами через ступеньки, Денис помчался вверх, и на площадке третьего этажа столкнулся нос к носу с непосредственным начальником своим Антоном Антоновичем, дымящим сигаретой строго под вывеской «Курить запрещено». Тот посмотрел на замершего Дениса из-под густых своих бровей и глубоко затянулся. «Ну, раз так все сложилось, Денис Анатольевич… Придется мне вам сразу и сообщить», – театрально вздохнув, сказал начальник. Денис похолодел. «На сегодняшнем собрании, которое вы, кстати, пропустили без, я уверен, всякой веской причины, я сообщил о вашем увольнении. Вы и ранее позволяли себе нарушения трудовой дисциплины, но в последнее время это уже вошло в привычку. На ваше место желающих – тьма. А вы не цените. И ведь предупреждал же я вас, тссс, не надо перебивать, имейте уважение к старшему поколению. В отчете квартальном ошибок наделали? Интернет в личных целях использовали? Не доведут до добра эти ваши интернеты, Денис Анатольевич. За расчетом и трудовой книжкой придете через неделю. А с этого дня у вас отпуск. За свой счет». И, вдавив скрюченный окурок в пепельницу, Антон Антонович покинул площадку. «Но у меня кредит, у меня ремонт, у меня алименты…» – прошептал вслед Денис, речь его сбилась, и он с всхлипом вдохнул висевший в воздухе сигаретный дым. В отделе Денис ловил сочувственные взгляды и слышал шепот за спиной. Приятель Павлик подошел и молча постучал три раза по плечу. Ах, как бы хотелось ему получить сейчас слова ободрения, утешения, сочувствия, чтобы начальника вслух отругали, а секретарша тихонько пустила бы слезу… Да что тут говорить – ни с кем не был дружен Денис. Во рту стало горько. «За вещами потом приду», – решил он и медленно пошел прочь по лестницам и коридорам. Спускаясь по скользким ступеням, он поехал ногой и упал больно на копчик, брюки треснули по шву. Переходя дорогу, Денис не успел завершить переход на зеленый свет – высунувшийся из окна ржавой девятки черный человек с акцентом кричал страшные русские слова. Проходя мимо школьного двора, он неожиданно стал объектом охоты мальчишек, больно обстрелявших его снежками. С козырька родного подъезда на голову Дениса упала сосулька, расцарапав кожу головы. Войдя в квартиру, Денис мгновенно окутался паром, под ногами захлюпало – в кухне сорвало горячий кран… Под вечер, высушив пол и отдав скандальной соседке снизу весь небольшой свой денежный запас, Денис, тихий и потрясенный событиями дня, сел за кухонный стол, положив на стол руки. «Так. Так. Но ведь есть логика. Должна быть. С чего все началось? Не с той ноги встал? Кошка дорогу перебежала? Метафизика какая-то… Нет кошки не было…Но что-то было, что-то необычное…Была…Была крыса!» Денис подскочил на жестком стуле как ошпаренный, выскочил в прихожую и вытащил из кармана куртки лежавший там кошелечек. Почему-то почудилось ему, что кошелек был будто бы теплый. «Верну туда, где взял. Ох, не зря мне мама говорила – сына, не поднимай денежку с земли…». В потемках он петлял долго и отчаянно, будто бы совсем забыл, где же этот переулок, но вдруг, неожиданно, увидел нужный поворот. Тут ничего не изменилось, но вместо солнца свет давал фонарь. Облезлые контейнеры, доверху наполненные отходами, скамейка с пьяными мужичками, неподалеку лежит мерзлая кошка. Денис пошел мимо, расправив плечи и глядя строго вперед, но вдруг, сам того абсолютно не желая, стал замедлять шаги. Рука в кармане взмокла и судорожно сжала кошелек. «Эй, парень, иди к нам, поправь здоровье-то, чего мучаешься зазря», – хрипло крикнул один из них. Внутри Дениса все оборвалось. Он круто развернулся и заглянул прямо в лицо кричавшего. Коричневые мутные глаза, сидящие глубоко в складчатых веках сурово смотрели из-под нависших рыжих бровей. Бурая ладонь с жилистыми пальцами повелительно стучала плашмя по скамейке, указывая свободное место. Черная тень спустилась в душу Дениса. Повинуясь страшному взгляду, Богородцев опустился на скамейку и тут же почувствовал, как в руку ему уткнулся влажный стакан.

Простыни

Они сопровождают нас с рождения до смерти, в болезни и в здравии, от заката до рассвета, их прикосновения способны убаюкивать и возбуждать, вбирать без следа горькие капли слез обманутой жены, промокать влагу с тел любовников, впитывать пот мечущегося в горячке больного и стремительные ночные жидкости подростка. Это мог бы быть скандальный рекламный текст какого-нибудь мещанского магазина постельного белья, но нет, это горький рассказ о том, как безмолвные свидетели все же дают свои показания, решая судьбы живых. Трехлетний мальчик стоит на пороге маминой спальни. Он долго плакал в своей кроватке, но страшный сон не был развеян прикосновением теплых рук и ласковым дыханием. И тогда малыш решился на опасное путешествие. Детский страх никогда больше не увидеть мать – он сильней всех чудовищ, живущих там, где не светит ни солнце, ни звезды, ни ночная лампа. И вот, переступив порог ее комнаты, где в сумраке все кажется таким чужим и незнакомым, в лунном пятне он видит мать, что спит на животе, отвернув голову набок: ее волосы разбросаны по подушке, холодный свет омывает лицо, рот приоткрыт и тонкой капелькой, блестящей, как осколок стекла, на краю рта дрожит слюна. Ма-ма… Она поднимает голову, не сразу, медленно, как раскручивающаяся змея, и ребенок отступает: в ее глазах, бессмысленно глядящих на него из небытия, он не видит узнавания себя, он понимает, что он – никто. Одноминутно трескается мир. Но краткий момент между сном и явью растворяется во мраке – мать встает, протягивая руки, и в глазах ее и свет, и нежность, и любовь – все то, за чем пришел малыш. Но, даже успокоившись и согревшись в тепле ее объятий, он понял навсегда теперь – нет близких, нет чужих, есть он – и есть весь мир напротив. Мокрый кошмар моих детских ночей, оканчивающийся криками и побоями, как-то ночью превратился в свидетельство тугой юности, расползшееся по простыням вязким яичным белком. Столкнувшись раз с новой субстанцией, мать больше никогда не ругала меня, меняя постель молча, с поджатыми губами. Бить того, у кого уже своевольничает пассивный ранее отросток, видимо, казалось бесполезным. Изредка, очнувшись в середине ночи от сладких и жутких снов, я обнаруживал позор и тихонько застирывал простыню в ванной, мучаясь после до утра в мокрой кровати и чувствуя, как за стеной мать не спит. О, она страдала. Ее маленький златокудрый ангельский сын превращался в чудовище. На лице появлялись красные вулканы, уродливо выпирал кадык, голос звучал