Она ненадолго задумалась.

— Вообще-то у вас есть сильный козырь: она считает, вы получили старомодное воспитание. Когда вы отправляетесь в общественное место с женщиной, кто входит первым?

— Конечно, я.

— Мадлен выиграла сто су: она была уверена, что вы это знаете.

— А кто с ней спорил?

Адель вздохнула.

— В нашей семье пари проигрываю только я. Потому что слишком рискую.

От моей гипотетической женитьбы мы перешли к их планам на будущее. Клеманс собиралась заниматься медициной, и ее интересовало, как можно заработать, учась в университете.

— Что нужно уметь, чтобы работать у архитектора?

Мои объяснения ее разочаровали.

Адель еще не определилась с выбором. Эта юная особа с хорошо подвешенным языком была так уклончива в разговоре на эту тему, что я счел за лучшее не настаивать.

Меня поражало царившее между ними согласие. Единственный ребенок в семье, я не имел опыта общения с братьями или сестрами, но в семьях моих друзей не раз наблюдал склоки из-за большего куска торта или какой-нибудь безделушки. Мадлен мне говорила, что Шарлотта с Сарой не знали классического кризиса отрочества, а Клеманс и Адель никогда не соперничали. Им казалось, восхищаться чужими достоинствами гораздо приятнее, чем завидовать им, они не воевали друг с другом, потому что играли в одной команде. Для себя я назвал это «эффектом правды»: все четыре знали, как мужественно сражаются за «Ла Дигьер» Альбертина и Мадлен, и встали с ними в строй плечом к плечу. Дети часто жалуются: «Да-а, у него есть, а у меня вот нет!», а выведенные из себя молодые матери оправдываются фразами типа «Во-первых, у нас нет на это денег» или «Я не виновата, что коньки стоят дороже видеоигр» (порядок фраз, сами понимаете, может быть произвольным!). В этом доме всегда точно знали цену вещам и ничего не просили: у них было то, что они могли себе позволить, а без остального обходились. Все шесть женщин были союзницами в смертельной схватке, не оставлявшей места банальной мелочности. Глядя на этих веселых и острых на язык девочек, я, зрелый, много повидавший, считающий себя циником человек, испытывал и уважение, и восхищение.

В самом начале знакомства меня поразило их сходство, теперь, пообщавшись с ними без взрослых, я понял, чем одна отличается от другой. Волосы старшей кузины, Клеманс, были такими же легкими и шелковистыми, как у ее матери Шарлотты, она переняла от нее сдержанную манеру поведения и некоторую замкнутость. Клеманс отлично ладила с младшей сестрой, но сомнительные шутки — таковыми, во всяком случае, посчитала бы их дама моего сердца! — были скорее прерогативой Адель. Моя мать с ее чуточку старомодной манерой выражаться — она не собиралась переучиваться — сказала бы, что у Адель проказливая мордашка. У Клеманс было лицо скульптурной лепки, с резкими чертами, пикантная Адель напоминала игривого котенка. Будь я лет на пятьдесят моложе, не знал бы, в которую влюбиться!

Когда мы перешли к десерту, вернулись Мадлен и Шарлотта. Следом появилась Сара, объявившая, что Вотрен, Жером и Антуан покончили с огородом и сейчас придут. Все засуетились, начали разгружать сумки и убирать покупки в шкафы, морозильники — их было два — и холодильник. Мужчины так хорошо знали, где что лежит, как будто жили в этом доме. В некотором смысле, так оно и есть, подумал я. Жером влюблен в Сару, Вотрен — в Альбертину, Антуан добивается благосклонности Шарлотты. Или уже добился? Непринужденность в обращении не всегда синоним близости. Как только порядок был наведен, из духовки достали цыплят, и в глазах котов зажглась надежда.

За столом сидели девять человек, мы ели, разговаривали, смеялись, и я вдруг понял, что ощущаю невыразимое блаженство. Я думал о своей жизни единственного ребенка, воспитанного матерью, веселой и умной женщиной. Мы много разговаривали, нам всегда было интересно друг с другом, но в доме звучали только наши с ней голоса и наш смех. Здесь было шумно, один задавал вопрос, другой отвечал, еду передавали с одного конца стола на другой, кто-то все время вскакивал и что-нибудь приносил… Мне впервые в жизни показалось, что я попал в семью.

И мне это понравилось.

Около трех я вернулся к себе, в комнату госпожи ла Дигьер, и начал просматривать и дополнять сделанные накануне заметки, потом описал сегодняшнее утро и свой разговор с Адель и Клеманс. Ночью я мало спал и решил, что сиеста мне не повредит.

В семь часов я отправился вниз. В галерее, как обычно, раздавался стук «Ундервуда»: Адель печатала, скрючившись и положив слева тетрадь, а справа — стопку бумаги. Она была так поглощена работой, что даже не услышала моих шагов, а я постарался проскользнуть незамеченным.

Вечер был удивительно теплым. В сад вынесли старый стол и несколько стульев, Мадлен и Шарлотта разливали аперитивы, Сара, Жером и Антуан вели оживленный разговор, и мне захотелось к ним присоединиться. Мое появление не вынудило их сменить тему, а говорили они о Вотрене.

Он знал, что Альбертина звонит каждый вечер, и его снедало желание остаться и узнать новости. Но слушать, как та, в которую он влюблен, рассуждает о своих ухажерах? А с другой стороны — как выставить за дверь человека, три субботних утра подряд расширявшего огород? Чувства Вотрена понятны, но он сам во всем виноват. Ну почему, скажите на милость, он ни разу не сделал Альбертине предложения?

А сделай он все-таки это предложение и прими его Альбертина, он бы не смог поддерживать на плаву «Ла Дигьер», хотя ферма его процветала и приносила приличный доход. Так или иначе, они ощущали неловкость и даже чувство вины от того, что они его эксплуатируют. Тем не менее было решено не оставлять Вотрена на ужин: Жерома с Антуаном попросили сослаться на дела, а сами они изобразили безумную, требующую немедленного отдыха усталость. Бедняга Вотрен остался в одиночестве и вернулся домой.

У меня создалось ощущение, что мужчины слегка смущены, как сытые рядом с голодным, и я снова подумал, что если они и не женаты, то пользуются известными милостями. Не официальные любовники, просто старые друзья, с которыми время от времени ложатся в постель, но никаких прав за ними не признают. Но почему — почему, черт побери! — красивые молодые мужчины мирятся со столь двусмысленным положением? Задав себе этот вопрос, я тотчас понял, насколько он нелеп: чтобы ответить на него, достаточно было взглянуть на Сару и Шарлотту, двух наиболее соблазнительных и наименее кокетливых из известных мне женщин. Возможно, по первому пункту я слегка преувеличиваю, но по второму точно нет: они не делали абсолютно ничего, чтобы понравиться окружающим, и это придавало их врожденной красоте некую первозданность, которая, узнай я их лет тридцать назад, заставила бы мою кровь закипеть. Совершив несколько любовных глупостей, я принял мудрое решение забыть о молодых женщинах навсегда, да, видно, так в этом преуспел, что не сразу и заметил потрясающего очарования хозяек «Ла Дигьер». Жером и Антуан были влюблены и вовсе не чувствовали себя несчастными. Возможно, они просто ждали?

Звонок Альбертины прервал разговор о бедняге Вотрене.