воды она пришла в себя и попросила подать ей коробки с полки. Коробки были набиты старыми документами и фотографиями, которые она любила перебирать в стрессовой ситуации, когда приходил доктор или когда принимала слабительное.

Я растревожила ее и теперь сама встревожилась. Чтобы собраться, прилегла на минутку на ее кровать. Это было в порядке вещей. Леди Бриггс никогда не возражала, чтобы сестры передохнули у нее в комнате. Ей даже нравилось. То же касалось и отдельного телефона, имевшегося в ее распоряжении.

Очевидно, информировать леди Бриггс о бегстве Жены Хозяина и последующих событиях мне не следовало. И хотя я не из тех, кто считает честность лучшей политикой, но, спустившись вниз, я сразу же рассказала остальным, сидевшим за столом, какая я идиотка.

– Леди Бриггс очень огорчилась, узнав про Жену Хозяина и прочее, – призналась я.

– Мы пытаемся оградить от этой информации пациентов, – сказала Эйлин.

– Да, знаю, простите, я думала, ей будет интересно.

– Не переживай, – улыбнулась Эйлин.

– Хозяин не хотел, чтобы она знала, – осудила меня Матрона. – Тебе следовало держать рот на замке, Лиззи.

Должна сказать, в «Райском уголке» все, за исключением Матроны, снисходительно относились к ошибкам, особенно к глупостям медицинского характера, которые, по-вашему, должны бы вызвать порицания, но нет. Сестры и сами пациенты были очень участливы и вообще-то считали оплошности развлечением, хотя и доставляющим неудобства. Когда случалась забавная промашка, все смеялись, а потом наперебой начинали рассказывать нам о своих. Как в тот раз, когда сестра Гвен слишком быстро назвала выигрышные номера в лото, спровоцировав две перепалки и один несчастный случай.

Помимо того, что я едва не довела леди Бриггс до инфаркта, в тот период я еще всерьез напортачила со вставными зубами. Я слышала – в разные годы – похожие истории, так что, видимо, это распространенная ошибка, поэтому на этот счет я не особо переживала.

Я разложила зубы по пластиковым подписанным стаканчикам, поставила их на поднос, чтобы отнести помыть. Только у мистера Симмонса и мисс Тайлер имелись свои зубы, и они чистили их щеткой и зубной пастой. Я наполнила водой большую раковину и аккуратно, чтобы не расколоть, опустила туда зубы, добавила таблетку «Стерадента», хорошенько перемешала ручкой швабры и оставила отмокать на всю ночь. Все по инструкции.

Утром очень долго пришлось воссоединять зубы с их хозяевами, и хотя ничего особенного не случилось, все сочли происшествие забавным. Сестра Хилари описалась от смеха, и ей пришлось переодеваться. Ужасно потешно было смотреть, как пациенты пытаются разговаривать с чужими зубами во рту. Для меня было настоящим откровением, какие разные у людей рты, в смысле формы. Прямо как отпечатки пальцев.

Мистер Симмонс очень ловко подбирал пары челюстей по прикусу и цвету, а по изношенности жевательной поверхности угадывал, где чьи.

– У кого такая громадная челюсть? – вопрошал он.

А мы кричали в ответ:

– Мисс Стептоу!

И он передавал зубы по назначению.

Я совершала и другие ошибки. Пару очень досадных (и вовсе не забавных). Однажды я слишком рано вытерла зад даме и непроизвольно воскликнула: «Вот дерьмо!» – и это ужасно, конечно, и крайне неловко для нас обеих. Но хуже всего было, в миллион раз, когда я сказала мисс Миллз, что Зебеди, зебра без полосок, которую она видела в 1926 году в зоопарке Пейнтона и с нежностью вспоминала, была вовсе не зеброй, а просто белой лошадью с подстриженной гривой. Это было жульничество. Мисс Миллз умолкла, когда я это рассказала, и очень долго потом приходила в себя.

Странно, но история с перепутанными зубами, казавшаяся в тот момент ужасной – всем пришлось примерять зубы по очереди, как Золушкам, а мистер Симмонс заглядывал каждому в рот и приказывал: «Скажи “сосать сушку”», а потом вытаскивал челюсть и вставлял на пробу новый протез, – превратилась в развлечение, и все хохотали до упаду. А вот мимолетное замечание всезнайки про зебру до сих пор саднит. Я растоптала волшебное воспоминание и с тех пор постоянно об этом думаю.

И в то время я понятия не имела, что значит слово «плотский».

8

Собака по имени Сью

Маме было ужасно одиноко. Женщины часто чувствуют себя одинокими после рождения ребенка, особенно если родили его, намеренно нарушив договор (высказанный или невысказанный). В то время материнство было очень одиноким занятием, вы должны были поступать совершенно определенным образом, либо вас осуждали. И как только я пообвыклась в «Райском уголке», я пригласила маму на ланч. Даже в те дни, когда мне следовало быть в школе (а мама была заинтересована в том, чтобы я не прогуливала и исправила оценки), я иногда звонила ей с персонального телефона леди Бриггс и приглашала прогуляться. И она всегда соглашалась.

Она прикатывала Дэнни в коляске точно в обеденный перерыв, отличное время и для Дэнни, который дремал после своего ланча, и для нее, чтобы сжечь калорий триста. Еще одна сложная проблема материнства (для моей мамы точно) состоит в том, что в весе ты прибавила, на тебе вечно голодный иждивенец, да и ты сама вечно голодная, а потому носишься бешеной белкой, отчаянно пытаясь сжечь несколько унций жира, набранного за беременность, а стимуляторы принимать нельзя. Странно, но мне было приятно, что моя мама теперь нормального размера и переживает насчет калорий, раньше-то она была худой как палка.

Первый раз всю дорогу до «Райского уголка» она бежала. Не то чтобы мама любит бегать, но она убедила себя, что за ней гонится зловредное чудовище и если схватит ее и сожрет, то малыш Дэнни останется один-одинешенек. Явилась мама абсолютно выбившаяся из сил (но счастливая, что уцелела) и полчаса уговаривала всех попробовать «убежать от убийцы» и прочие жиросжигающие стратегии. Мои коллеги, собравшиеся за столом, – истинные бухгалтеры калорий – страшно воодушевились.

Эйлин подсела на карамельки «Эйдс», которые нужно было поедать в промежутках между приемами пищи (чтобы не хотелось есть), и всем подряд их рекомендовала вместо низкокалорийной диеты (которая, по ее мнению, вызывает запоры). А Хилари свято верила в печенье «Энерджен» с пониженным содержанием углеводов и низкокалорийный мягкий сыр с травами.

Моя мать – промчавшаяся больше мили вверх по холму, чтобы сжечь триста калорий, и признававшая преимущества стройности перед пухлостью – внезапно сказала:

– Я бы, черт побери, согласилась на веки вечные остаться жирной, лишь бы позлить мою мать и Нэнси Митфорд[15].

И тут началось веселье.

Мама крутила туда-сюда тарелку с печеньем, не взяв ни штучки, и я готова была поставить пятьдесят пенсов, что не возьмет, и я не ошиблась.

– Не понимаю, почему я