Тот, узнав всю эту историю от следователя, был потрясен до глубины души и горько заплакал. Горючие слезы текли по его старому лицу и жгли, как огонь, но никто их не утирал.

«Пока ты лепил големов, Соломон, — говорил он себе с горечью, — подлинный сын, выходит, был все время с тобой рядом. Это оказался твой двоюродный племянник Перчик. Он единственный на всем свете так любил тебя, что пошел против всего еврейского народа, против человечества и всей вселенной. Перчик отдал жизнь за старого Соломона, а старый Соломон даже не разглядел его под глиняной кожей голема. И к чему тогда, скажите, все премудрости каббалы и Торы, если жизнь прожита, а ты по-прежнему слеп и не можешь увидеть человека?»

Плачущий Соломон поцеловал мертвого племянника в полуразложившийся рот и похоронил его как праведника. Спустя положенное время на могиле его появилась стела с надписью, которую Соломон выбил собственноручно. Надпись эта гласила:

«Здесь лежит Мойшке — первый голем Черной реки».

Была у наших китайцев тайна — они умели нравиться людям.

А поскольку женщины, что там ни говори, имеют прямое отношение к роду человеческому, то, значит, и женщинам они тоже нравиться умели.

До поры до времени таланты эти никак почти не проявлялись: китайцы были терпеливы и похоти своей не показывали. Раз только в год на славный китайский праздник чунцзе перебирались они на другую сторону Черного дракона и там уже делали с китайскими женщинами все, что хотели — у кого, конечно, хватало на это денег и мужского обаяния.

Однако обходиться совсем без женщин показалось китайцам неудобно — хотя бы из-за простого житейского неустройства. Китайцы, как известно, очень ценят комфорт, вкусную еду и безделье, а получить это все без женщин довольно затруднительно.

Неудивительно, что рано или поздно китайцы наши стали брать себе женщин из местных племен — гиляков, орочей, гольдов. Но и тут речь не шла о простом сватовстве, как можно бы подумать, метод женитьбы был изобретен чисто китайский.

Туземцы-охотники по большей части были так же неграмотны, как и пушной зверь, на которого они охотились. Китайцы же, скупая у них разные шкуры, оленьи панты и женьшень, так составляли договор, что после полного расчета туземцы оказывались китайцам еще и должны. В уплату долга потомки Желтого императора забирали у несчастных туземцев не только дом и имущество, но также их жен и даже детей.

Русские, узнав такое, пытались усовестить китайцев: хотя бы детей пожалейте! Но дети у китайцев были таким же товаром, как и все остальное: их можно было купить, продать, послать работать. Однако даже и без учета детей пробудить в китайцах совесть было невозможно — и не только потому, что у них, как говорили наши, не существует совести, а есть только стыд.

На всякое слово упрека у китайцев находилось десять в ответ, доказательства их были солидны и основательны. В обмане, объясняли китайцы, нет ничего стыдного, если только обман ведет к выгоде, а не к убытку. А выгода, как известно, превыше всего, и, что бы ни случилось, выгода все покроет. Ну и, конечно, подавно не было стыда в том, чтобы обманывать туземцев, они ведь не совсем даже и люди, а скорее животные, или, говоря по-китайски, дунъу, движущиеся предметы.

— Почему же это они животные? — не понимал лучший в поселке охотник Евстафий, одним выстрелом бивший в глаз и белку, и медведя, и любое существо во вселенной. — Почему предметы?

— Потому что у них нет культуры, — терпеливо растолковывал ему знакомый китаец Федя — все китайцы, поселяясь на русской земле, брали себе русские имена, чтобы ввести в заблуждение злых духов, к которым они отчасти относили и самих русских. — А человек без культуры — это не человек, а животное.

— Откуда ты знаешь, что у него нет культуры? — не отставал от Феди Евстафий.

— А откуда же у него может быть культура, если он не знает китайской письменности? — удивлялся китаец Федя.

— Но я вот тоже китайской письменности не знаю, — парировал Евстафий. — Я, выходит, тоже животное, а не человек?

На подобные вопросы китайцы предпочитали прямо не отвечать, а лишь загадочно улыбались и смотрели в сторону — по старинному китайскому обычаю. За такую свою избыточную загадочность они регулярно получали в ухо, но замашек все равно не меняли.

В результате такой коммерции китайская часть поселка довольно быстро наполнилась женщинами и детьми — как собственно китайскими, так и доставшимися по наследству от туземцев, тоже узкоглазыми, а значит, никакой разницы. Но так уж устроена китайская голова, что никогда не довольствуется имеющимся, а хочет всегда чего-то нового, или, выражаясь по-русски, приключений на свою задницу.

И тогда китайцы обратили свои взгляды на русских женщин.

Правду сказать, в малорослых и хилых китайцах наши женщины не обнаружили поначалу ничего интересного. Китайцы же, напротив, сочли русских баб очень привлекательными. Во-первых, бабы были белыми, что в Китае издавна считалось признаком красоты. Во-вторых, они были иностранками, что также повышало самоуважение китайского ухажера. В-третьих, были они в теле, с прямыми стройными ногами, трудолюбивые и нескандальные. Имелись у русских женщин и другие достоинства, о которых нет тут смысла говорить и о которых они сами расскажут с течением времени.

Так или иначе, но китайцы стали похаживать вокруг русской части села и подбивать клинья ко всему, что имело женские признаки. При этом они не особенно разбирали — девушка перед ними или замужняя, лишь бы заинтересовалась их китайским обаянием. Вопросы морали их не особенно обременяли, да и не видели они в этом ничего предосудительного. Китайский мужчина никого не заставляет, но и сам не обязан ограничиваться одной-двумя женщинами, повезет — так весь женский мир должен лежать у его ног.

Поначалу никакого ответа китайцам от женщин не было. Но они не отчаивались: ходили, улыбались во весь рот, дарили разные безделушки — лягушачьи нефритовые браслеты, блестящие ворованным железом заколки в голову, роговые бычьи гребни из провинции Гуандун, бронзовые тазы для умывания, до зеркального блеска отполированные маленькие зеркала в тускло-серебряных рамах — все, против чего не может устоять дочь Евы, что по ту сторону Черного дракона, что по эту.

И вот наконец дрогнула одна, потом другая… Правду сказать, трудно было не дрогнуть: русские мужчины все больше охотились, а женщины — скучали. Да и извечное женское любопытство сыграло тут свою роль.

Конечно, глядя со стороны, понять все это было трудно. Не имелось в китайцах и намека на славную русскую молодцеватость: даже женщину не могли они приложить как следует, не то что обнаружить другие виды геройства. А ведь известно, что главное в русской жизни — пословица «Бьет — значит любит…»

Выходило, что, если не бьет, значит — не любит? Но тогда откуда в русской части села стали рождаться маленькие, косенькие, черняво-желтые младенцы?

Первый такой уродился у Тольки Ефремова.