И когда, наконец, минул час, я, едва не подскакивая от нетерпения, двинулась на второй этаж. Сложность была в том, что кабинет хозяина дома находился по дороге в загадочную комнату. Я, приподняв подол платья, чтобы то не шуршало, на цыпочках пробиралась по мягкому ковру и молила, чтобы дверь к Сергею Александровичу оказалась закрыта. Желание моё осуществилось с серединки на половинку. Дверь была просто не закрыта до конца. Оставался небольшой, в ладонь просвет. Через него был виден стол и часть лица графа.

Я прижалась спиной к стене, силясь дышать потише, заглянула внутрь.

Лицо мужчины было сосредоточенным и серьёзным. Чуть сведённые брови образовывали глубокую вертикальную складку, с небольшой горбинкой заострённый, так же как и у сестры нос. Морщинки у глаз намекали на то, что когда-то этот мужчина много улыбался, но сейчас в это трудно было поверить. Сергей Александрович вздохнул, запустил пятерню в свой вихрь каштановых волос, постучал карандашом по столу. Будто перед ним лежала некая неразрешимая задачка. И я вдруг представила его, сидящем на софе в библиотеке. С «Государем» в одной руке и трубкой в другой, в домашнем халате. Пахнущий табаком, теплом и уютом. Я поймала себя на том, что не могу оторвать взгляда от графа. Аура его загадочности действовала и на меня, любопытной от природы, стремившейся раскусить этот орешек.

– Так и будете за мной подглядывать? – Я вздрогнула. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу. – Заходите, Вера Павловна.

– Извините, я не хотела… – Пробормотала я ступая в кабинет.

– Случайно вышло? – Хозяин дома усмехнулся и откинулся на спинку своего высокого стула.

– Чистая случайность! – Воскликнула я в сердцах и приложила руку к груди.

– А что же вы тогда делали на втором этаже? – Вот тут я не нашлась что ответить. Не заявлять же графу, что я пытаюсь вскрыть запертую комнату с мансардой? Какая-то «Синяя Борода» получается. Надеюсь, в той комнате не реки крови и расчленённые тела его бывших жён. – Как Ваши занятия?

– Неважно. – Я с радостью перевела тему. – Понимаете ли, Сергей Александрович, мне бы нотные листы…

– О. – Строгое лицо графа вмиг сделалось растерянным. – Я как-то не подумал… Простите. Завтра же всё будет. К тому же у меня где-то имелись собрания сочинений. Если Вам, само собой, интересно играть что-то ещё.

– Очень интересно! – Поспешила уверить я. – Не хотите как-нибудь сыграть вместе?

Это вырвалось быстрее, чем я успела сообразить, что говорю. И немедля поняла, что это ошибка. Было посветлевшее лицо Голицына снова стало сумрачным, он нахмурился.

– Нет, мадемуазель, не думаю. – И мужчина вновь уткнулся в свои бумаги. На этом моя аудиенция была окончена.

Вот человек-загадка. Впрочем, откуда мне знать, что у него произошло на самом деле. От чего у него столь холодные отношения с сестрой, а весь Петербург, несмотря на симпатию самого императора, держит графа изгоем. Против своей воли я почувствовала жгучее любопытство. Кинула последний взгляд на графа, и пошла обратно вниз.

Остаток дня прошёл по уже знакомой схеме. Я занималась, время от времени делая перерывы. Обед мне накрыли, как и вчера, в той же гостиной. Сергей Александрович так и не появился, хотя я слышала, что из дома он не уходил. К четырём часа пришла Аглая, с новостью, что моя карета подана.

Таким образом, минуло два дня. Утром я, наспех запихнув в себя булочку с маслом и запив всё это глотком кофе с жирнющими сливками, ехала к графу, вечером возвращалась к генерал-губернатору. И Голицына, и Толстого я видела редко. Где могли пропадать оба мужчины, смекнуть было несложно – при дворе. Толстой, впрочем, еще мог быть при полке. Зато как-то раз, повечеру, сходя с подножки кареты, я заметила возле дворца генерал-губернатора знакомую мне фигуру. Поручик расхаживал туда-сюда вдоль забора, опустив плечи. Но завидев меня, приосанился, лицо его озарилось улыбкой.

– Вера Павловна! – Фёдор Алексеевич приник губами к моей ладони, затянутой в перчатку. – Получили ли Вы мой подарок? Я, право, не находил себе места, Вы на меня сердитесь?

– Любезный Фёдор Алексеевич, как же я могу на Вас сердиться? – Рассмеялась я, пожимая его руку. – Вы же мой спаситель. Идёмте, не будем стоять на дороге.

Я увлекла поручика за ворота, оттуда с главной тропинки в сад, где мы бы спокойно могли поговорить с глазу на глаз. Приводить гостей в дом своего “благодетеля” я не имела права, да и не хотела бы, чтобы холодная война с генеральшей пришла в активные боевые действия. Черт его знает, на что способна эта женщина.

– Прошу не серчать на меня за подобную негостеприимность, но боюсь, что Мария Алексеевна неверно истолкует Ваш визит. - Я виновато улыбнулась Толстому. Поручик замахал на меня руками.

– Что Вы, Вам нет нужды объясняться. – Вдруг он горько усмехнулся. – Не очень Вам везёт с попечительницами…

Ах да! Это он про мою несуществующую тётку. Я поскорей изобразила на лице печальную улыбку.

– Благо, Пётр Александрович очень ко мне добр. Он дозволил мне заниматься музыкой.

– Я слышал. – Кивнул Толстой. – Половина Петербурга шумит о вечере у генерал-губернатора.

– Правда? Я не желала, чтобы обо мне пошёл слух… - Но внутри я ликовала. Отлично! Теперь надо, чтобы обо мне говорил весь Петербург без исключения.

– Вас хвалил сам император. Это большая честь.

Мы помолчали. Я, чуть склонив голову, думала о том, как бы ещё засветиться перед Петербургским обществом, поручик, видимо, о своём. Внезапно Толстой схватил меня за руку и прижал ладонь к своей груди.

– Вера Павловна. – Начал он, крайне взволнованный. – Дайте зарок, что будете помнить обо мне всегда.

Я вскинула голову, глядя на высокого офицера снизу вверх. Искристые глаза, румянец, какой же он был всё-таки красивый. Барышни наверняка укладываются перед ним штабелями, что уж говорить о дворовых девках. Я чувствовала, как сильно бьётся его сердце под моей ладонью.

– Можете не сомневаться, Фёдор Алексеевич, без Вас бы я уже… - Закончить он мне не дал. Порывистый, но страстный поцелуй заставил меня замолчать, а сердце пуститься в галоп. Это было неожиданно и, чего уж греха таить, чрезвычайно приятно. В моей голове уже заплясали картинки весьма непристойного содержания… как всё прекратилось. Толстой также порывисто отстранился, отнял мою руку.