– Да знаете ли… Фрейлейн долго читала мне лекцию,пытаясь убедить, что я, как она выражается, жертва эксплуататорского класса,бросавшего меня в военные авантюры ради защиты каких-то загадочныхпроизводительных сил… Никто меня не бросал в авантюры, никакие «классы». Я всегдабыл от природы непоседлив, и мне больше нравилось шагать с ружьем, нежеливозиться с землей или подаваться в мастеровщину. Только и всего. Боюсь,фрейлейн меня так и не поняла, и мы остались при своем…

– Беда с этими излишне образованными девицами, –дружелюбно сказал Сабинин. – Постараюсь на нее повлиять… Всего хорошего,герр Обердорф…

Он поклонился и неспешным шагом направился в ворота, вскоре,спохватившись под впечатлением только что закончившегося разговора, переложилтрость в левую руку и постарался не отмахивать правой – не один лишь стариканмог оказаться столь глазастым и сообразительным…

В обширном дворе стоял опрятный, красивый флигель, каменный,двухэтажный, построенный некогда в форме буквы «Г», тот самый пансионат «ZurKaiserin Elisabeth»,[15] где для человека постороннего никогдаи ни за что не нашлось бы места, – объяснили бы с милой, сожалеющейулыбкой, что все нумера, вот незадача, заняты господами путешествующими… Спервого дня своего пребывания здесь Сабинин, уже набравшийся кое-какихподпольных премудростей, отметил, что место выбрано чрезвычайно удобное:неподалеку начинался обширный Иезуитский парк, скорее напоминавший дикуюдубраву. При необходимости без особого труда можно было скрыться в чащобе,оцепить которую, пожалуй, у лёвенбургской полиции не было никакой физическойвозможности…

Вывеска была на немецком, конечно, – австрияки за этимследили зорко, некоторые послабления допускались лишь для венгров в силу ихособого статуса в империи, а вот славянские народы, обитавшие под скипетромказавшегося бессмертным государя Франца-Иосифа, подобных излишеств лишены.Каковая политика, твердая и последовательная, удивительным образом совмещаласьс тем пикантным и широко известным фактом, что революционеры из сопредельныхдержав, в том числе и славянских, чувствовали себя здесь крайне вольготно…

Опустившись на лавочку поблизости от входа в пансионат,Сабинин бегло перетасовал в руках корреспонденцию. С двумя письмами на имявладельца пансионата ничего нельзя было поделать, кроме внешнего осмотра, затооткрытка на имя господина Петрова (под этим лишенным особой фантазииартистическим псевдонимом здесь обитал Кудеяр) предоставляла не в пример большевозможностей, поскольку открытку можно сравнить с обнаженной дамой с пикантныхпарижских карточек, где все напоказ и нет ни малейших тайн…

Открытка была французская, картинка изображала какой-то измногочисленных эпизодов ратных подвигов Наполеона Бонапарта, а отправлена онаиз французского же портового города Гавр. Однако писавший, несомненно, владелфранцузским скверно, да и почерк изобличал человека, не привыкшего к долгимзанятиям эпистолярией. В нескольких корявых строках сообщалось, что пишущийпребывает в Гавре, каковой скоро собирается покинуть, и выражает надежду, что в«следующем месте» все пройдет прекрасно. Подпись опять-таки не французская:Джон Грейтон. Что наталкивало на мысль об англосаксе.

В заключение Сабинин распечатал адресованное ему письмо. Нахорошем немецком, подписанное: «Тетушка Лотта». Короткое и неинтересное,написанное скорее из вежливости и посвященное бытовым пустячкам.

И потаенный его смысл, то зашифрованное сообщение, чтотаилось за пустословием немецкой тетушки, тоже был неинтересен, поскольку несодержал ни новостей, ни каких-либо деловых предложений. Краткая весточка отом, что все остается в прежнем своем состоянии. Досадно, конечно, но ничеготут не поделаешь…

– Ничего не поделаешь… – пробормотал он себе поднос.

И остался сидеть, держа распечатанное письмо на коленях. Впансионат входить не хотелось – ввиду некоторых особенностей сего домика,заставлявших даже отнюдь не слабонервного человека зябко поеживаться…

За время пребывания здесь он невольно проник если не во все,то уж по крайней мере в главные секреты внешне мирного и благопристойногозаведения, руководимого паном Винцентием – высоким, изысканно вежливым рыжеусымполяком с блестящим, словно только что отлакированным пробором.

После его прибытия еще несколько дней сюда съезжалисьпостояльцы – все, как на подбор, молодые, крепкие ребята. С первого взглядабыло ясно, что они, элегантные на вид, внешне порой напоминавшие самую натуральную«золотую молодежь», тем не менее вышли из тех слоев общества, где золота невидели и в руках не держали. Многих, полное впечатление, буквально в последниедни кое-как приучили к манишке, запонкам, манжетам, брюкам дудочкой. Вот толькоподнимать их на смех не следовало – эти молодые люди, опытные эсдековскиебоевики, успели натворить на просторах Российской империи столько, чтоэлементарный практицизм заставлял относиться к ним уважительно. За каждымтянулся приличных размеров шлейф из эксов, перестрелок с полицией, убийств ивзрывов. Сабинину они напоминали молодых красивых зверей – в том смысле, что ксмерти и крови относились как раз с наивной естественностью дикого зверя…

Когда съехались все ожидавшиеся, на сцену как раз и выступилтоварищ Козлов, коренастый и красивый молодой человек с длинными, гладкозачесанными назад русыми волосами, – спокойный, изящный, похожий скорее насветского франта по рождению (каким, есть подозрение, в прошлом являлся),нежели на заведывающего «нижней палубой» пансионата, лёвенбургской школойбомбистов.

Студентом этого специфического учебного заведения оказался иСабинин – помимо воли, но кто же тут интересовался его мнением и желаниями?

Под пансионатом, как вскоре оказалось, размещался обширныйподвал из нескольких комнат, где под старинными сводами вместо бочонков с виноми съестных припасов размещались столы и полки, уставленные устрашающимколичеством колб, банок и всевозможных лабораторных приборов.

Учение началось с самых мирных вещей: черчение, измерениеобъема кубов и цилиндров, знакомство с лабораторными инструментами, решениезадач на объем и вес. Но в один прекрасный день товарищ Козлов, поставив настол небольшой картонный цилиндр, весьма буднично заявил:

– Вот так, товарищи, выглядит ручная бомба нашей конструкции.Картонный корпус заполняется взрывчатым веществом, туда же вкладываетсязапальник…

И все поняли, что подошли к сути дела.

Их учили правильно раскраивать и резать специальный толстыйкартон, предварительно рассчитав форму и размер оболочки – в зависимости оттого, какой взрывной силы требовался снаряд. Затем занялись запальником, «душойснаряда», по лирическому сравнению Козлова. Задачка была труднейшая. Запальникдолжен точно соответствовать весу и объему бомбы – отсюда точнейший расчети сугубая тщательность в работе. И невероятная осторожность в обращении.Запальник являл собою не столь уж хитрое изобретение – всего лишь запаянная собоих концов трубка с серной кислотой, но, окажись он запаян плохо, мог в любоймомент воспламениться сам по себе. Учитывая, что взрывчатые вещества хранилисьтут же, последствия представить несложно…