– Она ничего тебе не сделает. Нам приходится давать ей особые успокоительные настои. И пришлось обрезать волосы, хоть они и были красивые, потому что она постоянно их рвала. – Сестра смерила Антейна взглядом. – У тебя есть с собой бумага?

Антейн нахмурился:

– Бумага? Нет. А почему вы спрашиваете?

Сестра сжала губы в тонкую линию.

– Ей не разрешается иметь бумагу, – сказала она.

– Но почему?

Лицо сестры ничего не выражало. Как рука в перчатке.

– Сам увидишь, – сказала она.

И распахнула дверь.

В камере владычествовала бумага. Сложенная, надорванная, перекрученная, примятая руками узницы бумага превратилась в многотысячную стаю птиц всех форм и размеров. Из угла глядели бумажные лебеди, на стуле восседали бумажные цапли, с потолка свисали крошечные бумажные колибри. Бумажные утки, бумажные малиновки, бумажные ласточки, бумажные голуби…

Первым чувством Антейна был шок пополам с возмущением. Бумага стоила дорого. Неправдоподобно дорого. В городе имелись собственные бумажных дел мастера, которые варили гладкую писчую бумагу из древесной массы, рогоза, дикого льна и цветов циринника, однако большую часть этой бумаги продавали торговцам, которые увозили ее на другой край леса. А жители Протектората подолгу думали, прикидывали и решались, прежде чем написать на бумаге хоть строчку.

А эта безумная… Эта безумная портила бумагу. Антейна это так потрясло, что он едва сдержался.

Однако…

Птицы были выполнены необычайно тонко, во всех подробностях. Они теснились на полу, покрывали кровать, выглядывали из двух маленьких выдвижных ящиков тумбочки. И были – он не мог этого отрицать, – такие красивые. Антейн прижал руку к сердцу.

– Вот это да, – прошептал он.

Узница лежала на кровати, забывшись беспокойным сном, однако при звуке его голоса заворочалась и потянулась, очень медленно. Все так же медленно она подтянула локти, оперлась на них и с трудом, по миллиметру приподняла верхнюю часть тела.

Антейн едва мог ее узнать. Не было больше прекрасных черных волос – узницу обрили наголо, – не было ни огня в глазах, ни краски на щеках. Губы стали узкими и оплыли, словно узница не могла выдержать их тяжесть, увядшие щеки запали. Даже родинка в форме луны на лбу была тенью прежней отметины и походила на случайный мазок углем. Ловкие маленькие руки были покрыты мелкими порезами – наверное, от бумаги, подумал Антейн, – а на кончиках пальцев темнели чернильные пятна.

Взгляд ее достиг Антейна, ушел вбок, вернулся, двинулся вверх, потом вниз, не останавливаясь. Она не могла сосредоточиться.

– Я тебя знаю? – медленно спросила она.

– Нет, мэм, – ответил Антейн.

– Но я откуда-то, – она сглотнула, – тебя знаю.

Казалось, что за каждым словом ей приходится нырять в бездонный колодец.

Антейн огляделся. Неподалеку стоял небольшой столик, тоже с бумагой, но на сей раз покрытой рисунками. Это были ни на что не похожие карты, подробнейшие, испещренные надписями, которые Антейн не в состоянии был прочесть, и пометками, смысла которых он не понимал. В правом нижнем углу каждой карты были написаны одни и те же слова: «Она здесь; она здесь; она здесь».

«Кто – она?» – подумал Антейн.

– Я член Совета старейшин, мэм. Ну, то есть будущий старейшина. Пока еще ученик.

– А, – сказала она и снова упала на спину, уставившись пустым взглядом в потолок. – Вот ты кто. Я тебя помню. Ты тоже пришел посмеяться надо мной?

Она закрыла глаза и рассмеялась.

Антейн попятился. При звуке ее смеха по спине у него побежали мурашки, словно за шиворот ему плеснули холодной водой. Он перевел взгляд на висевших под потолком птиц. Как ни странно, удерживавшие их нити больше всего походили на пряди длинных и черных волнистых волос. Что еще удивительнее, все птицы были повернуты головами к Антейну. Развернулись ли они сами или висели так с самого его прихода?

У Антейна вспотели ладони.

– Скажи своему дяде, – сказала узница медленно-медленно, выкладывая одно слово за другим, словно тяжелый округлый камень в ровной череде таких же камней, – что он ошибся. Она здесь. И она несет с собой ужас.

Она здесь, говорили карты.

Она здесь.

Она здесь.

Она здесь.

Но что это значило?

– Кто – она? – вырвалось у Антейна. Зачем он вообще заговорил с узницей? «С сумасшедшими не спорят, – вспомнил он. – Это бесполезно».

Бумажные птицы у него над головой зашуршали.

«Это сквозняк», – сказал себе Антейн.

– Мое дитя, которое вы отобрали. Моя дочь! – Узница рассмеялась сухим горлом. – Она жива. Твой дядя думает, что она умерла. Но он ошибается.

– Почему вы решили, что он так думает? Никто же не знает, что ведьма делает с детьми.

Антейн снова вздрогнул. Слева послышалось негромкое потрескивание и шорох, словно кто-то распахнул бумажные крылья. Антейн обернулся, но птицы сидели неподвижно. Справа послышался тот же звук. Антейн обернулся, но опять ничего не заметил.

– Я знаю только это, – сказала мать и тяжело поднялась, пошатываясь. Бумажные птицы поднялись над полом и закрутились.

«Это сквозняк», – сказал себе Антейн.

– Я знаю, где она.

«Мне это снится».

– Я знаю, что вы с ней сделали.

«У меня что-то ползет по шее. Не может быть! Это колибри. И… ай!»

Бумажный ворон вихрем пронесся по комнате. Край его крыла рассек щеку Антейна. Хлынула кровь.

Антейн был так потрясен, что не смог даже вскрикнуть.

– Но это не важно. Потому что грядет возмездие. Грядет. Грядет. И скоро оно явится сюда.

Узница снова закрыла глаза и осталась стоять покачиваясь. Было совершенно очевидно, что она безумна. Безумие окутывало ее словно облако, и Антейн понял, что заразится им сам, если сейчас же не покинет камеру. Он заколотил в дверь, но не услышал звука ударов.

– ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! – закричал он сестрам, но голос его таял, не успев родиться, а слова тяжело падали наземь у его ног. Неужели он тоже обезумел? Можно ли заразиться безумием?

Бумажные птицы зашевелились, зашуршали, стали сбиваться в стаю. Стая поднялась в воздух бумажной волной.

– НЕ НАДО! – закричал Антейн, когда бумажная ласточка бросилась ему в глаза, а двое бумажных лебедей принялись щипать за ноги. Он отбивался ногами и руками, но птицы прибывали.

– Кажется, ты неплохой человек, – сказала мать. – Вот тебе мой совет: найди себе другое занятие.

С этими словами она поплелась обратно в кровать.

Антейн вновь забарабанил в дверь. И вновь не услышал ни звука.