Он продолжил:

– Через два дня, когда я сделаю необходимые приготовления, приду за тобой в полночную смену. И мы покинем это место вместе.

Два дня. Ее мысли закружились.

Егерь поднял кинжал, и на этот раз Линн не смогла удержаться, чтобы не отпрянуть.

– Собираешься причинить мне боль?

Что-то изменилось в его глазах – едва заметное таяние льда.

– Я солдат, кемейранка, обученный кирилийским ценностям – чести и достоинству. Я полагаю, у вас в Кемейре такие же. Если мы снова будем драться на дуэли, это произойдет не тогда, когда ты закована в цепи, голодна и ранена из-за побоев своего охранника.

Егерь с поразительной точностью опустил лезвие на собственный палец.

Кровь хлынула из пореза, капая на пол. Линн стояла очень тихо, когда егерь прикоснулся окровавленной рукой к ее щеке, шее, грязной одежде.

Он знал. Он знал, что Василий избил бы ее, если бы не увидел на ней следов крови.

Благодарность на мгновение шевельнулась в ее сердце, прежде чем она подавила ее. Этот человек был опасен – он был врагом, угрозой для Аны, если она ему поверит. Он пытался купить ее благосклонность заранее спланированными проявлениями доброты.

Через два дня, в полночь, он придет за ней.

И найдет ее камеру пустой, потому что ее уже давно там не будет.

Руки егеря были нежными, когда он обмазывал ее своей кровью. Но мысли Линн бежали далеко, в ее голове начал формироваться план. Ана сказала ей, что база Красных плащей находится в порту Голдвотер, это было единственное место, которое Линн могла вспомнить, чтобы найти подсказки о местонахождении Аны. Она отправится на юг, на территории, еще не попавшие под влияние Морганьи.

Ее взгляд метнулся к окну в задней части комнаты.

Не имело значения, что там были два толстых стекла из черного камня, а железные прутья стояли на страже, прочные и нерушимые. Не имело значения, что они находились так высоко, что северная тайга казалась бесконечным океаном далеких деревьев.

Там, где находилось окно, находился и выход. Потому что неважно, сколько цепей намотали на нее, неважно, на сколько замков ее заперли, неважно, насколько сильно ее тело было избито, покрыто синяками и сломано, она никогда не забудет, кто она в своем сердце.

Я тени и ветер. Я невидимка.

Я взлечу.

Темнота. Боль. Затем, постепенно, мельчайшие проблески света. Резкий холод, прошедший по ее лицу.

Ана приоткрыла глаза. Было все еще темно, мир перед ней кружился, пока она пыталась сосредоточиться на слабых проблесках света луны снаружи. Она лежала на том же месте у подножия лестницы в «Сломанной стреле», где ее оставил Сеин.

Ударил ее ножом.

Подумал, что убил ее.

Она понятия не имела, сколько прошло времени. Ее сила родства то появлялась, то исчезала, но она могла сказать, что потеряла значительное количество крови. Было так холодно, что она едва чувствовала свои пальцы, а дыхание вырывалось белыми облачками пара.

Ана попыталась принять сидячее положение, но боль в спине чуть не заставила ее снова потерять сознание. Она чувствовала, как кровь сочится из ее раны, замедленная холодом. Если она останется здесь, то умрет. И на этот раз никто не придет, чтобы спасти ее.

Ана стиснула зубы и сосредоточила силу родства у ножевой раны. Она была длинной, скользила по ее ребрам хитрым и злобным порезом. Она чувствовала, как ее кровь пытается свернуться в этом месте.

Собрав всю оставшуюся энергию, она сконцентрировалась на свертывании крови там, где плоть и органы были разрезаны, словно фрукты. Ей приходилось останавливаться каждые несколько секунд, чтобы отдышаться, и раз или два у нее снова начинались приступы головокружения, настолько сильные, что она боялась упасть в обморок.

После долгого времени, или ей так только казалось, Ане удалось свернуть кровь в ране достаточно, чтобы остановить кровотечение. Она позволила себе несколько мгновений полежать на полу, сосредоточившись на том, чтобы выровнять дыхание. Ее сила родства мягко мерцала в глубине сознания. Не было никаких признаков крови, кроме ее собственной и двух тел в комнате. В гостинице стояла такая тишина, что она могла слышать свист ветра снаружи. Была еще ночь, невозможно сказать, сколько прошло времени.

Ей нужно двигаться.

Ана сделала два, три глубоких вдоха, стиснула зубы и приподнялась.

Кровь бросилась ей в голову. Она резко вздохнула, когда ее висок столкнулся со стеной, и руками процарапала разорванные обои.

Мир покачнулся, а затем замер.

Она подождала, пока ее зрение прояснится. Ее валькриф остался в конюшне; ей нужно добраться до него. Рамсон ушел, и в ее нынешнем состоянии она уже не могла его искать. Ей необходимо найти кого-нибудь вроде целителя там, где ее нелегко будет узнать.

А потом…

У нее закружилась голова от странности происходящего, от того, что ее план рухнул.

Она все еще могла собрать осколки.

Начиная с порта Голдвотер.

Ана ставила одну ногу перед другой. Шаг за шагом она шла, останавливаясь каждые несколько футов, чтобы перевести дыхание, чтобы защититься от боли, пульсирующей в животе.

Чудом она добралась до стойки регистрации. Затем до двери гостиницы.

Ночь была холодной, в воздухе стоял едкий запах дыма. Ана, спотыкаясь, добрела до конюшни и с облегчением увидела, что ее валькриф все еще там.

Ей удалось забраться в седло, сдержав крик, когда ее рана снова открылась.

Затем потребовалось несколько попыток, чтобы зажечь свою силу родства, а потом еще множество долгих минут, прежде чем направить ее в кровь, вытекающую из раны, удержать ее на месте и подождать, пока она свернется.

Другой рукой она сжала поводья валькрифа.

Мир вокруг закружился, когда она выехала из конюшни, наклонившись вперед в седле. У нее раскалывалась голова, кровь стекала по руке и капала на снег. Она боролась до последнего вздоха, боролась за жизнь.

Линн отсчитывала секунды до того момента, когда пройдут два дня с ее разговора с егерем. Она сидела неподвижно, как учили ее мастера, и думала, как тянется время, как медленно раздается капанье воды, просачивающейся через скалу. Кап-кап-кап. Это был кемейранский путь равновесия и гармонии, когда ты остаешься настроенным на окружающие тебя элементы, выравнивая те, что внутри тебя.

Кап-кап-кап.

Ибо при терпении даже вода могла бы пробиться сквозь скалу.

Однако сейчас было трудно думать о воде, когда она ничего не пила почти три дня. Во рту у нее было мучительно сухо, язык наждачной бумагой прижимался к горлу, и она поймала себя на том, что думает о плоских, широких реках, которые рассекали зубчатые горы Кемейра, о том, как воды становились цвета мандаринов во время заката, брызгая на ее кожу золотыми каплями, становившимися холодными и сладкими на языке.