Элита Персидской Империи была сплочена деятельной верой в добро, активным неприятием зла и глубокой убежденностью в своем призвании к жертвенному служению, которая так восхитила русского философа К. Леонтьева: «Я помню, как я сам, прочтя случайно… о том, как во время бури персидские вельможи бросались сами в море, чтобы облегчить корабль и спасти Ксеркса, как они поочередно подходили к царю и склонялись перед ним, прежде чем кинуться за борт… задумался и сказал себе в первый раз (а сколько раз приходилось с детства и до зрелого возраста вспоминать о классической греко-персидской борьбе!): „Герцен справедливо зовет это персидскими Фермопилами. Это страшнее и гораздо величавее Фермопил! Это доказывает силу идеи, силу убеждения большую, чем у самих сподвижников Леонида; ибо гораздо легче положить свою голову в пылу битвы, чем обдуманно и холодно, без всякого принуждения, решаться на самоубийство из-за религиозно-государственной идеи!”»[41].

От правителей Ассирии Персидская Империя также унаследовала стремление к мировому господству. Период максимального расширения ахеменидской державы наступил около 500 года до Р.Х. Но Ахемениды споткнулись о россыпь греческих полисов, и в ходе затяжных греко-персидских войн их движение на Запад было остановлено. По словам австрийского историка Фрица Шахермайра, «…замысел завоевания Карфагена, как и Скифии, Балканского полуострова и Греции, оказался не выполнен. После этого персы ограничили свои притязания. Их империя только называлась „всемирной”, а по сути дела это был лишь расширенный восточный мир от Инда и Яксарта до Кирены и Ионии»[42].

Великая Империя не смогла покорить Грецию. Огромное войско царя Ксеркса, сына Дария, в количестве 200 000 человек в 480 году до Р.Х. перешло Геллеспонт (Дарданеллы). Ханаанские города предоставили Ксерксу своих моряков и флот. Однако вся эта армада разбилась о мужество спартанского царя Леонида и мастерство афинского адмирала Фемистокла. Персы встретились с греками – другими потомками воинственных иафетитов, заселившими Балканы.

Изначально древней Элладой, в которой жили греки-ахейцы, правили цари, именуемые анактами. Царская власть сосредотачивалась в укрепленных мощными стенами дворцах – Микенах, Тиринфе, Пилосе, Орхомене, Афинах. Над сельской округой властвовали управляющие отдельных поселений – князья-басилеи.

Временем наивысшей славы ахейцев стала Троянская война, воспетая в гомеровской «Илиаде». Царь Трои Приам создал на северных окраинах минойской державы обширное царство, которое перекрыло ахейцам торговые пути в Черное море и стало угрожать ахейским поселениям в Малой Азии. Объединившись, ахейские вожди отправились в долгий и тяжелый поход, результатом которого стало крушение Трои, надолго утвердившее господство греков в Эгейском и Черном морях.

Однако Троянская война привела к перенапряжению сил ахейцев. С севера началось вторжение родственного им племени дорийцев, суровых племен, сохранивших древние праарийские обычаи и традиции. Эти северяне были вооружены передовым железным оружием, которому блещущие бронзой ахейцы противостоять не могли. Дворцы проигравших анактов пришли в запустение. Эллада перешла к бесхитростной крестьянской жизни, когда во главе отдельных общин встали князья-басилеи, чей быт мало чем отличался от крестьянского, а память о пышности былых времен сохранилась только в былинах сказителей-аэдов.

Одновременно с дорийским нашествием Греция испытала колонизационный натиск с противоположного направления – из Ханаана. Заселявшие Средиземноморье финикийцы, как называли ханаанейцев греки, не обошли стороной и Элладу. Следы финикийской колонизации Греции многочисленны, хотя по понятным причинам греки старались не слишком о ней вспоминать. История одного из древнейших городов Аргоса связывалась в мифах с Данаем, сыном Бэла, финикийцем, и к нему же возводилось наименование греков данайцами. «Бойтесь данайцев, дары приносящих», – говорили троянцы об этих наследниках ханаанейцев. Происхождение другого знаменитого города – Фив – возводилось к финикийцу Кадму. Римский историк Квинт Курций Руф прямо считал его колонией Тира: «Тир, город, достойный памяти у потомства как по своей древности, так и по превратности судьбы… долго господствовал не только в ближайших морях, но везде, куда только заходили его флотилии… Его колонии расселились почти по всему свету: Карфаген в Африке, Фивы в Беотии, Гадес у океана»[43].

«Отец истории» Геродот полагал, что финикийцы заселили эгейские острова Феру, Киферу, Фасос и Лемнос. Стефан Византийский приписывает им присутствие на Мелосе. То, что большинство островов Эгеиды было заселено финикийцами, занимавшимися морским разбоем, подчеркивал и Фукидид. Финикийцами по происхождению были и многие выдающиеся греки, например, первый философ Фалес Милетский, о чем прямо сообщает Геродот.

Рождение афинской демократии, в результате «свершения» тираноубийц-содомитов Гармодия и Аристогитона, также было, по рассказу Геродота, связано именно с финикийским наследием: «Гефиреи, из рода которых были убийцы Гиппарха… по моим сведениям, они были финикияне из числа тех финикиян, которые вместе с Кадмом прибыли в так называемую теперь Беотию… Те финикияне… со времени занятия Беотии сообщили эллинам множество различных знаний и, между прочим, письменность… Гефиреи вытеснены были впоследствии беотийцами и удалились в Афины. Здесь есть сооруженные ими святилища, из которых ни одно не имеет ничего общего с прочими афинскими святилищами»[44].

Греческая цивилизация сформировалась под воздействием двух противоположных сил. С одной стороны, суровый дух дорийцев, в наибольшей степени воплотившийся в Спарте, с другой – коммерческий дух Ханаана с культом торговли, пиратством и содомией. Более всего его пагубное влияние сказалось на Афинах, островах Эгейского моря и городах на побережье Малой Азии, основанных греческим племенем ионийцев.

Большинство греческих городов были зажаты в узких горных долинах, вытянутых в направлении моря, и конкурировали друг с другом за каждый клочок плодородной земли и каждый источник чистой воды. Это формировало особенный тип организации и политического мышления, который современные историки называют полисным. Каждый грек ощущал свою принадлежность прежде всего к маленькой общине, городу, в которой был полноправным гражданином. Каждый полис с подозрительностью и враждебностью смотрел на ближайших соседей. «У греков понятие свободы прежде всего своим острием обращено на ближайших соседей: не зависеть от них, вот что значит быть свободным»[45], – отмечал русский историк Р. Виппер. Никакое большое государство, тем более Империя, в недрах Греции зародиться не могло.