— Я видела Никитоса в том блюдце. Оказывается, он давно изменяет мне с моей лучшей подругой, — всхлипнув, Алита шевельнулась, устраиваясь удобнее в объятиях Лефевра, и продолжала: — Жаловался ей, что приходится играть роль страдающего мужа, который извелся после пропажи супруги. И они оба смеялись… За что? Почему они так со мной?

Лефевр осторожно, чтобы не потревожить Алиту, натянул край одеяла, укрывая ее, и ответил:

— Ты очень хорошая девушка. Честная и порядочная. А такие и привлекают уродов всех мастей. Он просто выродок, твой муж. Странно ждать от него человеческого отношения.

Внизу, в гостиной часы мелодично пробили полночь. За окнами уныло шелестел дождь, и до рассвета было еще очень далеко. Алите казалось, что за пределами комнаты ничего нет — только предвечная тьма, и было уже неважно, что случилось раньше и что случится потом.

Огюст-Эжен считал ее хорошей девушкой. Никитос говорил, что она дура, которую никто и никогда не полюбит, и она должна быть счастлива и благодарна за то, что он снизошел до нее и даже женился, хотя мог бы и просто повстречаться и расстаться. А Алита увидела его на картинке в волшебном блюдце: Никитос валялся на кровати в их спальне, тискал Ирку, и они смеялись над ней. Глухая боль царапалась в груди. За время в Сузе Алита успела смириться с тем, что муж ее предал, но повторное предательство, уже двойное, догнало и растоптало.

— Я и правда тебе нравлюсь? — спросила Алита. Огюст-Эжен улыбнулся и снова погладил ее по растрепанным волосам.

— Правда, — честно сказал он. Несколько минут Алита лежала неподвижно, слушая, как глухо стучит его сердце, а затем шевельнулась, меняя позу, и осторожно запустила руку под тонкую светлую ткань его рубашки. Лефевр напряженно вздохнул и сжал ее запястье.

— Не стоит, — сказал он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. Алита улыбнулась.

— Это сон, Огюст-Эжен, — промолвила она. — Завтра все будет, как раньше. А сейчас мы спим.

— Сомневаюсь, — откликнулся Лефевр и поцеловал ее: тихонько, едва касаясь — тем самым поцелуем, о котором Алита всегда мечтала, но не могла получить ни от кого из своих бывших. Теперь уже сердце Алиты застучало быстрее, и холод, охвативший тело, когда она увидела картинку в блюдце, растворился в дразнящем тепле, свернувшемся огненным комочком в низу живота. Зажмурившись, она откинулась на подушки и вдруг поняла, что улыбается от удовольствия, словно кошка, досыта наевшаяся сметаны. Сухие жесткие пальцы медленно плыли по ее коже, словно Лефевр пытался запомнить каждую деталь. Он снова поцеловал Алиту, теперь уже более напористо и требовательно, и она откликнулась на его поцелуй с такой ненасытной жадностью, какой сама от себя не ожидала. Желание, наполнявшее тело, почему-то теперь причиняло почти физическую муку. На мгновение Лефевр отстранился от Алиты и произнес:

— Мы еще можем все прекратить.

Но его ладонь уже накрыла грудь, и Алита застонала и выгнула спину, когда пальцы дразняще коснулись соска, погладили, слегка ущипнули. Теперь сердце колотилось так бешено, будто готовилось вырваться и убежать.

— Даже не надейся, — выдохнула Алита и призывно потерлась бедрами о его пах. Лефевр улыбнулся и снова приник к ее губам, а его ладонь уверенно двинулась ниже, прошлась по животу и скользнула между ног девушки. Содрогнувшись всем телом, Алита автоматически попробовала сомкнуть бедра, но Лефевр не позволил этого сделать. Его пальцы стали двигаться в ней — то ласково и плавно, выныривая и едва касаясь складок влажной плоти, то, вдруг становясь властными и грубыми, проникали в самую глубину, и Алита подумала, что если эта пытка продолжится, то она просто умрет, не выдержит напряжения.

Это действительно был сон. Такого с ней просто не могло случиться наяву.

— Ты и правда инквизитор, — выдохнула Алита, когда Лефевр на мгновение оторвался от ее губ. — Это настоящая пытка.

— Взаимная пытка, — произнес он и вошел в нее резким глубоким толчком. Алита вскрикнула от неожиданности и подалась вперед; мир вздрогнул и куда-то поплыл, накрывая девушку томной слабостью, и Алита поняла, что теперь сможет только таять, растворяясь в ритмичных движениях Лефевра, наполняющих ее неведомым доселе, тягучим удовольствием. Он словно мог читать ее мысли и ловить малейшие оттенки чувств, зная, чего именно ей хочется. Постепенно Алита перестала понимать, что происходит, не осознавала, что до крови впилась ногтями в плечи Лефевра, что стонет все громче и громче, выкрикивая его имя. А потом реальность взорвалась, рассыпаясь горячими осколками, и Алита обмякла на кровати, балансируя на грани обморока и чувствуя, как пульсирующие волны блаженства медленно растекаются по телу. Через несколько мгновений Лефевр уткнулся ей в плечо влажным лбом и хриплым шепотом проговорил:

— Удивительный сон.

Потом они долго лежали, обнявшись и не произнося ни звука, будто старались растянуть эти таинственные минуты настоящей близости, когда двое становятся единым целым. Казалось, даже время замедлило свой бег, чтобы позволить им запомнить друг друга навсегда — но потом Алита выскользнула из рук Лефевра и, подхватив с пола сорочку, медленно пошла к выходу. В дверях она обернулась и сказала:

— Да, это и правда был удивительный сон.

Если бы Алита знала, как закончится завтрашний день, она бы, наверно, осталась.

Но она не знала.

Утром они отправились в главный отдел инквизиции — работать над портретом Мороженщика.

Лефевр проснулся совершенно больной и разбитый, словно провел ночь, не занимаясь любовью с любимой женщиной, а грузя тюки в порту. Утро выдалось серое и скучное, но, по счастью, без дождя — и ничего не говорило о том, что Алита совсем недавно была здесь. Что ж, они решили, что это был сон — значит, так тому и быть. В конце концов, Лефевр прекрасно понимал, что ему не следует рассчитывать даже на мимолетный роман. Влюбиться, привязаться, прирасти всей душой, чтобы потом…

Его мать, Хелена Лефевр, прожила в Сузе прекрасную жизнь, наполненную теплом, заботой и любовью. Муж обожал ее, ни разу не сказал дурного слова и хранил трепетную верность даже после того, как Хелены не стало. Но, несмотря на всю любовь и счастье, Хелена бросила бы все, и мужа, и детей, если бы у нее появилась возможность вернуться домой. Огюст-Эжен всегда это знал, хотя мать ни словом не обмолвилась о том, насколько тоскует по потерянной родине. Он признавал ее правоту, с горечью и сильной душевной болью, но признавал. Птицу можно посадить в клетку и поставить так, чтобы она видела цветущий сад, зеленые холмы и бойкие ручьи, чтобы солнце светило и ласкало теплом, а западный ветер приносил запах далеких лугов — но это все равно будет клетка. Если ты любишь птицу, то не станешь держать ее в неволе. Ни за что не станешь.

Лефевр прекрасно понимал, что счастье Алиты не здесь и не с ним. В конце концов, она и так одарила его с невероятной щедростью.

Они встретились за завтраком, и Лефевр отметил, что Алита смотрит на него точно так же, как и всегда, словно ничего не произошло. Сон закончился, а присниться может всякое, и нельзя жить во сне, забывая о настоящей жизни. Восхитительные сырные кнафы с пряностями казались Лефевру безвкусными. Повариха бы обиделась на него за это.