посторонней помощи. Чудеса! Когда девочка оделась и хотела уже собрать волосы в узел, Молли вдруг оторвалась от сборов и, усадив Люси на стул, расчесала ее рыжие волосы так, что они рассыпались по плечам.

— Так и оставь, — довольно кивнула директриса. — Если кто-то не признает мисс Голдинг в этом наряде, ее волосы ни с чем не спутаешь.

— Что я вам, маленькая? — заныла Люси, не без удовольствия разглядывая себя в зеркале.

— Будут думать, что собиралась в спешке и не успела причесаться. — Молли выглядела довольной.

— Не забудьте привезти темные простыни и наволочку, — обнимая на прощание Люси, попросила директриса.

— Темное постельное белье? А разве бывает такое? — Люси хлопала глазами, а ее уже тащили к выходу. При этом миссис Рич то и дело поглядывала на золотой брегет, как будто бы ей не терпелось как можно скорее выпроводить и своих гостей, и проштрафившуюся воспитанницу. В последний момент Люси схватила старую тетрадь, которую принесла откуда-то Джейн, и, сунув ее под мышку, вышла из комнаты.

Потом Люси разрешили в последний раз поцеловать Джейн лицо подружки осунулось и выглядело очень бледным. Люси пожала ей руку и, склонившись над самым ухом, зашептала, что скоро вернется и тогда они уже не расстанутся.

Вместе с Молли и опекуном они прошли через главный вход «Зеленых рукавов», как будто бы не замеченные никем, и чинно проследовали до машины. Когда опекун открыл перед ней заднюю дверцу, Люси услышала звон колокольчика и, повернувшись, увидела прильнувших к окнам воспитанниц. Без сомнения, они тоже прекрасно видели Люси. Пока все шло по плану.

Делая вид, будто ужасно торопится, Люси забралась на заднее сиденье машины; рядом с ней стоял ее чемоданчик. Все походило на увлекательную игру! Конечно, она не переставала думать про Джейн, но ведь она скоро вернется. Вернется, чтобы разоблачить Лжеанаис и… — Она не успела додумать фразу, машину тряхнуло на повороте, и Люси увидела аккуратный приземистый домик с двориком, в котором под деревянным навесом стояли несколько столов с приставленными к ним лавочками. Наверное, это был ресторан того самого клуба охотников, о котором говорила миссис Рич. Во всяком случае, над входом красовалась вывеска с изображением двух оленей. Люси никогда еще не бывала в подобных местах, а в прошлый раз, когда дедушка вез ее в колледж, почему-то не обратила внимания на это местечко.

Всю дорогу мистер Питри и Молли — Люси почему-то упорно называла по имени эту пожилую леди — рассуждали над тем, до какой степени Люси следует сделаться черной. При этом дедушка голосовал за лицо, шею и кисти рук, а Молли уверяла, что во время сна Люси может сбросить с себя одеяло, и, если прислуга увидит розовую пятку, дело кончится сердечным приступом.

После этого мистер Питри заинтересовался, какие в «Зеленых рукавах» носят ночные рубашки, и Люси была вынуждена признать, что, несмотря на то что рубашки с длинными рукавами и до пола, во сне чего только не случается. Можно и с подолом на голове проснуться. Поэтому в конце концов пришлось смириться с мыслью, что мазаться черной гадостью предстоит с головы до пят. Единственное, что уступили ей изверги, были ее роскошные рыжие волосы, которые Люси позволили не красить. Правда, при таком раскладе их нужно было прятать под парик и апостольник вроде тех, что носят в больницах сестры милосердия. Правда, во всем мире апостольниками сестры милосердия уже лет десять как не пользовались, заменяя его простым платком, но, зная нравы «Зеленых рукавов» и их страсть к прошлому, Люси полагала, что сиделку они уж точно обрядят в какой-нибудь совсем уже допотопный костюм. Когда она навещала Джейн в лазарете, успела заметить, что встречающая их там дежурная фельдшерица была одета, как на фотографиях времен войны: шерстяное платье серого цвета, поверх которого белый передник с красным крестом и на голове белая косынка с тем же знаком. Правда, на военных фотографиях на левой руке сестры милосердия должна была находиться повязка с крестом и личным номером девушки. Последнее заменяло удостоверение личности на случай смерти или ранения, при котором сестра не сможет назвать своего имени. Дома мама показывала Люси такую повязку и свое пожелтевшее от времени удостоверение. Перед зеркалом Люси примеряла повязку, представляя себя на фронте. Но вот выйти из дома с повязкой сестры милосердия ей было запрещено категорически, так как последнее влекло за собой уголовную ответственность. «Любое лицо, незаконно присвоившее себе право ношения повязки или саму повязку, несло за этот проступок ответственность вплоть до уголовной. — Произнося это, мама поднимала к потолку скрюченный артритом указательный палец. — От трех недель до трех месяцев в самой настоящей тюрьме![4]»

Кроме того, запрещалось носить неполную форму или дополнять ее любыми аксессуарами, не соответствующими строгому облику сестры милосердия. К примеру, брошечками, сумочками, неуставными перчатками. Мама говорила, что девушки, служившие вместе с ней, не могли дождаться, когда же окажутся дома и смогут вдеть в уши сережки или украсить себя бусами. Втихаря они пытались хотя бы немного изменить однообразную форму, но их за это строго наказывали.

Если бы Люси было разрешено ходить по городу в форме сестры милосердия, она бы и не подумала о таких пустяках, как брошечки или перчатки. Сумка — другое дело, но если нельзя, значит, нельзя, главное — само чувство, что у тебя на груди самый настоящий красный крест — символ служения. Все это видят и завидуют тебе. Бабушка говорила, что красный крест — это тоже привилегия, которую прежде получали лишь сестры милосердия, но которой были лишены простые санитарки. Собственно, их форма от формы сестер милосердия отличалась только этими крестами. Зато работали они не меньше, так как им поручали любую грязную работу, не считаясь с происхождением.

По дороге взрослые пришли к единодушному мнению, что перекрашивать Люси придется в доме Молли на Бейкер-стрит, а не в гостинице, где могут возникнуть ненужные вопросы. Но, не доехав до дома, Молли и Люси вышли около какого-то неприметного магазина-склада, где Люси окружили со всех сторон длинные полки, набитые ужасными, безвкусными вещами. Юбки и платья, кофты и отвратительная грубая обувь. Все таких скучных цветов, словно их предварительно много раз стирали, прежде чем предложить к продаже. При виде всего этого «великолепия» у Люси на глаза навернулись слезы, но Молли была неумолима и потребовала, чтобы девочка выбрала себе не только платье и обувь, в которой приедет, но и нижнее белье. Без умолку болтая, она крутилась вокруг несчастной девочки, пытаясь представить, как та