— Но отказаться от кресла в Совете, которое можнозанять не рискуя, без битвы, — это безумие. Зачем Моровен так поступила?

Каждый раз при звуке этого имени Дамиан вздрагивал.

— Дамиан ответил на твой вопрос, — вмешаласья. — Его прежний мастер любит уединение.

Мюзетт повернула ко мне взгляд этих синих глаз, и полностьюнедружелюбный взгляд заставил меня пожалеть, что я влезла в разговор.

— Так это и есть новенькая. — Она подошла к нам, ине просто плыла, как они делают, — нет, было покачивание бедер. Под юбкойбыли каблуки. Без них так не получается.

Высокий и мрачный следовал за ней как тень. Девушка осталасьсидеть возле камина, юбки разлетелись вокруг нее кругом, как будто ихспециально так положили. Руки она держала неподвижно на коленях. Как будто еетоже специально посадили, сказали «сиди вот так», и она так и будет сидеть —«вот так», пока Мюзетт не велит ей переменить позу. Очень противно.

— Позволь мне представить Аниту Блейк, моего слугу-человека,первого, которого я когда-либо к себе призвал. Других нет, у меня есть толькоона.

Жан-Клод той рукой, на которую я опиралась, сделал широкийжест, отводя меня от кофейного столика, а заодно и от Мюзетт. Почтитанцевальное движение, будто мне полагалось сделать реверанс или что-то в этомроде. Дамиан последовал за его жестом, отчего он стал похож на очень изящноедвижение бича. Вампиры поклонились, а я, зажатая между ними, не имела другоговыбора, как повторить их жест. Может быть, не одна была причина, что Жан-Клодпоставил меня посередине.

Мюзетт прошагала к нам, покачиваясь, бедра танцевали подразвевающейся юбкой.

— Ты помнишь... эта слуга Ашера, как ее звали?

По взгляду голубых глаз было ясно, что она отлично помнитимя.

— Джулианна, — ответил Жан-Клод самым своимнейтральным голосом. Но ни он, ни Ашер не могли произнести ее имя, не испытываяэмоций.

— Ах да, Джулианна. Прелестное имя для подобнойпростолюдинки. — Она подошла и встала перед нами. Высокий и темный стоялза ней, зловещий уже благодаря одному своему росту. Черт, почти семьфутов. — Почему это вы с Ашером всегда выбираете таких простолюдинок?Есть, наверное, что-то уютное в этой доброй, крепкой крестьянской породе.

Я рассмеялась, не успев подумать. Жан-Клод сжал мне руку.Дамиан под второй рукой застыл.

Мюзетт не понравилось, что над ней смеются, и по ее лицу этобыло совершенно ясно.

— Ты смеешься, девушка? Почему?

Жан-Клод стиснул мне руку так, что еще чуть-чуть — и сталобы больно.

— Прости, — сказала я. — Но назвать менякрестьянкой — это не слишком оскорбительно.

— Почему? — спросила она, явно и искренненедоумевая.

— Потому что ты права: насколько я могу проследить своеродословное дерево, там только солдаты и фермеры. Я действительно из добройкрестьянской породы и горжусь этим.

— Почему ты этим гордишься?

— Потому что все, что у нас есть, мы создали своимидвумя руками, потом лица своего — в таком духе. Мы все, что у нас есть,заработали. Никто нам ничего никогда не давал просто так.

— Не понимаю.

— Не знаю, как тебе объяснить, — сказала я.

Наверное, это было как когда Ашер пытался мне объяснить, чтотакое долг перед сеньором. Ничего в моей жизни не было, что подготовило бы меняк пониманию такого рода обязательств. Вслух я этого не сказала, потому что нехотела поднимать разговор о каком бы то ни было своем долге перед Белль Морт.Потому что никакого долга за собой не чувствовала.

— Я не глупа, Анита. Я пойму, если ты ясно выразишьсвою мысль.

Ашер подошел к нам сзади и встал рядом — подальше от Мюзетт,но все равно с его стороны это было мужественно — привлечь к себе ее внимание.

— Я пытался объяснить Аните, что значат обязательстваперед сеньором, и она не могла понять. Она молода, и она американка. Ониникогда не пользовались... благами правления.

Она наклонила голову, рассматривая его, — точь-в-точькак птица перед тем, как склюнуть червяка.

— И какое отношение к чему бы то ни было имеет еенеспособность понять цивилизованный образ действий?

Человек облизал бы губы — Ашер остался недвижим. (Затаись, илиса не будет знать, где ты.)

— Ты, прекрасная Мюзетт, никогда не жила там, где ты небыла бы подданной феодального сеньора или сеньоры и где ты сама не правила быникем. Ты никогда не жила без знания, что каждый должен своему сеньору.

— Oui?

Это слово прозвучало холодно, с подтекстом: «Говори дальше,копай сам себе могилу».

— Тебе даже и представиться не могло, что бытькрестьянином, никому ничего не должным, — это порождает чувствоосвобождения.

Она взмахнула наманикюренной рукой, будто разгоняя в воздухесаму эту мысль.

— Чувство освобождения — что это такое?

— Мне кажется, — сказал Жан-Клод, — что самотвое непонимание значения этих слов полностью подтверждает мнение Ашера.

Она посмотрела на обоих, наморщив брови.

— Я этого не понимаю, значит, это не может быть важно.

Взмахом миниатюрной ручки она отмела тему и снова обратиласвое внимание на меня — это было страшновато.

Не могу точно сказать, что было в самом взгляде этих глаз,но меня пробрало холодом до мозга костей.

— Ты видела наш подарок Жан-Клоду и Ашеру?

Наверное, вид у меня был искренне недоуменный, потому чтоона повернулась и попыталась подозвать жестом кого-то сзади, но мне был видентолько ее огромный слуга.

— Анхелито, отодвинься, чтобы она видела.

Анхелито? Как-то имя Ангелочек не очень ему подходило. Но онотодвинулся, и она завершила свой жест в сторону камина.

Там был только камин, а над ним картина. Что-то в нейпривлекло мое внимание. Там должен был быть групповой портрет Жан-Клода, Ашераи Джулианны в одежде эпохи «Трех мушкетеров», но картина была другой.Наверняка, не будь в комнате чужих и новых вампиров, я бы ее заметила раньше.Да, наверняка.

Это было изображение Купидона и Психеи — традиционная сцена,где спящий Купидон предстает наконец перед Психеей со свечой в руке. Валентиновдень сильно переменил Купидона по сравнению с тем, чем он был когда-то. А былон не пухлым бесполым херувимом, а богом, богом любви.

Я знала, кто позировал для Купидона, потому что ни у когобольше нет таких золотых волос, таких длинных, безупречных линий тела. У менябыли воспоминания, как Ашер выглядел раньше, но я никогда этого не видела —своими глазами. Я подошла к картине, как цветок, которого притягивает солнце.Неудержимое стремление.