– М-м-м-м-м, хорошо как… чистенько, тепленько… пахнет так, м-м-м-м-м… так вкусно, – простонал он, когда голова его коснулась подушек. – Коля… иди сюда, Коля…

Николай же стянул с него сырые, заляпанные грязью кроссовки, затем джинсы, тут же вынес их в коридор и через несколько минут вернулся с бутылкой минеральной воды. Поставил ее на прикроватную тумбочку и аккуратно принялся высвобождать Ивана из запятнанной кровью кенгурухи[24].

– Я люблю тебя… – глядя из-под полуприкрытых век на друга, снова и снова признавался Иван.

– Угу…

– А ты… ты любишь меня?.. Ведь ты тоже уже любишь меня, правда?

– Я щас точно… щас прибью, приколочу тебя, Ваня, – тихо, нервно засмеялся Николай и скинул кровавую кенгуруху на пол.

– Скажи… ну, скажи, что любишь, – почти уже во сне настаивал Иван.

– …

– Ну, скажи…

– Уймись уже, а, – стаскивая с Ивана футболку, слабо, скорее по инерции, отбивался Николай.

– Ты тоже… свою сними тоже…

– Какой же ты… какой же ты все-таки… – усмехнулся Николай и снял.

– Лисеночек? Волчоночек? – с иронией, сонно не сдавался Иван.

– Да, Ваня, да! Какая же ты все-таки сука! Грязная, ебаная сука! – внезапно грубо, зло, с презрением прорычал Николай и нежно поцеловал Ивана в волосы. – Похотливая, Ваня, грязная блядь! – и нежно поцеловал Ивана в четкий, выразительный такой – от засоса, от укуса – след на шее, а после, еще более бережно – в больное ухо. – Поросенок, дрянь, – и нежно в разбитый нос…

– Коля… – прошептал Иван в совершеннейшем блаженстве – во сне, в тепле, чистоте и близости… – Коля…

– Сокровище мое… мое распутное, мое безумное… прекрасное, смелое, нежное… сладкое мое чудовище, – немного дрожащим, хриплым голосом продолжал Николай и целовал Ивана нежно в губы и тут же жадно, жарко, глубоко в рот…

В какое-то мгновение из-под полуприкрытых век Иван заметил стоящую в дверях, все так же с чашкой в руках, Мари, которая безотрывно и завороженно и даже, казалось, восхищенно наблюдала за тем, как Николай страстно, с упоением целует – нет! – вожделенно, зкстазно, изумительно, роскошно высасывает, выдаивает, вбирает своего пропавшего, своего naughty, dirty, rotten boy…

конец третьей части

Это обрыв… это край, рубеж…

Сейчас завоешь и увидишь рай,

Но убеждение, что не сможешь – не даст упасть…

Потому что в рай падают,

Как в звериную пасть —

Он тебя заглатывает

В темную свою плоть,

Где сладостно тепло, темно…

И в плоть, до утробного места

Ты летишь вниз, скользя,

По лабиринтам рая,

Со знаками нельзя…

Нельзя! Туда нельзя никогда!

Потому что, узнав однажды,

Ты навсегда, как зараженный лепрой,

Сосланный на остров жить —

Вспоминать будешь рай,

Теребя нить…

Бинта окровавленного,

Вокруг горячего лба,

Свисающего на скулу,

Закрывающего глаза…

Это беда, ее надо выть, выть тихо

И плакать медленно,

Пытаясь хотя бы звуком

Приблизить растленное воспоминание

О чувстве рубежа, о крае, об обрыве,

О войне с самим собой,

О рае…

Н. Медведева, «Это обрыв…»

Через час нервических раздумий, робко поглядывая на все еще погруженную в бумажную работу Аню, Иван принимал нелегкое решение: обосраться перед молодой симпатичной женщиной или исполнить жестокий приказ и стать паинькой… и… и в некоторой степени даже жертвой – эта роль сейчас была особенно ему приятна.

– Аня… Слушай, Анют… – хрипло начал Иван, – сделай мне клизму, пожалуйста.

– Тебе не назначали, – продолжая выписывать назначения в блокноты, ответила медсестра.

– Я знаю… мне… просто я…

– Давай, слабительного, хорошо? – Аня подняла на Ивана усталые глаза.

– Нет… не поможет… Ну, пожалуйста, Анечка, – не улыбнулся Иван, ибо сил и смелости у него на это не было.

– Господи, Ваня, а раньше, конечно, не мог сообразить? – раздраженно продолжала Аня. – Одиннадцать уже, у меня еще вагон работы. Лара не вышла сегодня.

– Ну, пожалуйста, прошу тебя, – Иван совершенно, ну просто абсолютно не знал, не представлял, что предложить медсестре взамен, чем подкупить ее.

– Хорошо. Иди в палату. Я позову, – вновь склонилась над своими «талмудами» Аня.

– И утром еще, о’k?

– Утром-то зачем? – возмущенно вскинула голову медсестра.

– Пожалуйста, Аня… – с мольбой посмотрел на нее Иван.

– …

– Аня… ну Анечка… ну, прошу тебя, ну, пожалуйста, – вцепился он мертвой хваткой.

– Ну, ты танк, Ваня! Кого хочешь, одолеешь, – расстроено и устало отвечала Аня.

* * *

Уже прощаясь, стоя в дверях палаты, вновь набравшись храбрости, Иван несильно сжал пальцами плечо Николая и приблизил свое к его лицу с намерением поцеловать друга. Тот сразу же отпрянул.

– Та-а-ак, – протянул Николай. – Ожил… очнулся. И все по-старому, я вижу. Не уймешься никак, да? – строго спросил он. – А я-то надеялся – придешь в себя, наконец, – и недовольно качнув головой, несколько даже зло продолжал:

– Крепко-то как в тебе эта дурь засела.

Иван опустил глаза.

– Я, правда, люблю тебя, Коля, я…

– Ну да… понимаю, – задумался Николай, – Знаешь, ладно, черт с тобой, давай – завтра трахну тебя еще раз… так и быть. Иван поднял голову, а Николай, в свою очередь, притянул его к себе за шею и тихо, на ухо сказал:

– Сегодня наша любимая медсестра дежурит, думаю, она тебе не откажет. Поздно, конечно уже, ну ничего – ты справишься, убедишь. Ты ей улыбнись, как ты умеешь, красиво – попроси, чтобы клизму тебе поставила.

Похолодев внутри, Иван хотел было освободиться и даже возмутиться, но Николай не отпустил его и продолжал:

– И утром тоже… и не жрать… и к мини-бару моему не прикасаться, понял меня? – хищно улыбаясь, он отстранился от Ивана и выскользнул из дверей.