* * *

Айвор, наш директор цеха декорационно-технических работ, смотрел на меня так, словно я предложила ему отдать мне свою почку.

– О, нет, из этого ничего не выйдет, – сказал он, высвобождая языком остатки пищи, застрявшие между зубами и пристально вглядываясь в эскиз, разложенный перед ним на столе. – Будет куда проще, если мы будем вращать сцену, а не само это зеркало.

– Но, Айвор, как я уже повторяла тебе не раз, мне необходимо, чтобы вращалось именно зеркало, иначе весь эффект пропадет. – Я надавила на глаза основаниями ладоней – почему, почему, черт возьми, я все время чувствую себя такой усталой? – Не может быть, чтобы ты и твои ребята не смогли воплотить это в жизнь.

Я с некоторым раздражением ждала, пока он мысленно производил какие-то расчеты. Айвор работал в нашем театре уже так давно, что стал неотъемлемой его частью. Он руководил всеми сторонами процесса сооружения декораций и отвечал как за работу всей нашей штатной команды техников и технологов, так и за отношения с подрядчиками со стороны. Когда я только еще начинала работу в театре, он был со мною невероятно снисходителен и терпелив и щедро делился со мной своими познаниями. За это я всегда буду ему благодарна. Но нередко он вел себя немного по-бабски. Качал головой, цокал языком, одновременно уверяя меня, что мои проекты никак нельзя реализовать, во всяком случае, в том виде, в каком предлагаю их я. Но потом он уходил, какое-то время думал и в конце концов неизменно объявлял, что теперь ему стало ясно, как решить проблему, которая всего-навсего несколько дней назад казалась ему совершенно непреодолимой. Это раздражало, особенно сегодня, когда я чувствовала себя не в своей тарелке, но Айвор всегда работал именно так, и я ничего не могла с этим поделать.

Наконец он заговорил.

– Я вот что тебе скажу, – начал он, дернув себя за подбородок. – Оставь мне этот твой эскиз, и после того как у меня появится возможность хорошенько обдумать все возможные варианты, я загляну к тебе еще раз.

– Отлично, но, Айвор… – я улыбнулась ему самой умилительной из арсенала моих улыбок, – прошу тебя, не мешкай с решением этой проблемы слишком уж долго, потому что часики-то тикают, время идет. Прогоны пьесы должны начаться уже в следующем месяце.

Он кивнул, скатывая эскиз в рулон.

– Я посмотрю, что тут можно сделать, но я тебе ничего не обещаю, – сказал он со своей всегдашней уклончивостью, которая меня так раздражала.

Возвратившись в свою студию, я узнала еще одну неприятную новость. Одним из ключевых предметов реквизита был стул, сидя на котором главный герой должен был произносить монологи, представляющие собой потоки сознания. Этому стулу предстояло оставаться на сцене на протяжении всего спектакля, и я хотела, чтобы он выглядел по-настоящему ярким и интересным – знаковым и притягивающим взгляд, но в то же время не слишком отвлекающим внимание публики от всего остального.

Стараясь не выходить за бюджетные рамки, я потратила много часов (причем немало и в выходные), прочесывая магазины, торгующие подержанными вещами и антиквариатом, в поисках такого стула, который подошел бы мне по всем статьям. В конце концов я нашла его на малоизвестном сайте – огромный стул в стиле барокко, целиком изготовленный из прозрачного плексигласа. Его доставили в театр утром, но, сняв с него защитную обертку, в которую он был упакован, я к своей колоссальной досаде обнаружила, что во время транспортировки один из плексигласовых подлокотников отломился. Поначалу мне казалось, что дело еще можно исправить, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что ремонту этот стул не подлежит. Оказалось, что он существовал в одном-единственном экземпляре – его изготовил один учившийся на дизайнера студент еще в девяностых годах, – так что раздобыть второй такой же было невозможно, и теперь мне надо будет нарисовать какой-то новый эскиз.

Разглядывая ставший непригодным стул, я чувствовала жуткое стеснение в груди и колики в животе. Сейчас мне хотелось одного – расслабиться с чашкой успокаивающего мятного чая, но на это у меня просто не было времени.

Мне в который уже раз пришлось вкалывать допоздна, и домой я пришла такая измотанная, что у меня не было сил даже поесть. Меган не было – она где-то пропадала, а где, бог весть, ведь я совершенно перестала ориентироваться в ее рабочем графике, – Сэмми же лежала на диване в гостиной, одетая в пижаму и эффектный дизайнерский халат с характерным зигзагообразным узором бренда «Миссони». Было приятно видеть, что она в кои-то веки спустилась в гостиную – ведь чаще всего она проводила вечера, уединившись в своей крошечной спальне. По ее словам, она там работала, но иногда я начинала гадать, не избегает ли она нас с Меган. Я немного с ней поболтала, прежде чем извиниться за то, что оставляю ее одну, и пойти спать. Раздевшись, я почувствовала, что на меня навалилась свинцовая усталость, что-то вроде полной апатии, вызванной постоянным удлинением моего списка первоочередных дел. Это было похоже на ситуацию, в которой от тебя требуют решить алгебраическую задачку, когда твой мозг уже истощен и ты знаешь, что где-то далеко-далеко такое решение существует, но у тебя нет сил даже на то, чтобы хотя бы попытаться его найти.

* * *

Кажется, было около трех часов ночи, когда я услышала на лестнице незнакомые шаги. Я с детства испытываю патологический страх, что в дом может проникнуть кто-то чужой, и постоянно напоминала Меган, чтобы, приходя домой после вечерней смены, она непременно запирала парадную дверь на оба оборота ключа. Она так же помешана на безопасности, как и я, и до сих пор всегда так и делала… но сейчас кто-то совершенно точно поднимался по лестнице нашего дома. Шаги остановились перед дверью моей спальни, еще мгновение – и я услышала, как поворачивается дверная ручка.

– Привет, – слегка вопросительным тоном сказала я.

Ответа не последовало. Когда дверь открылась, внутри меня разверзлась бездна, из которой веяло ужасом. Ощущение было такое, слово я нахожусь на американских горках в тот самый момент, когда вагонетка достигла самой высокой их точки и стремительно несется к виднеющейся далеко внизу земле. Резкое изменение в направлении перегрузок перемешало все мои внутренние органы, и кишки у меня сотрясались так, будто в них провалилось мое колотящееся сердце.

Последовало долгое молчание, а затем я, к своему ужасу, почувствовала, как матрас за моей спиной прогнулся и сзади меня обхватила пара сильных рук. Я одеревенела от страха, с трудом веря, что все это происходит на самом деле. Единственное, что я еще могла делать, – это дышать, но всякий раз, когда я делала выдох и пыталась вздохнуть, опять руки сжимали меня все сильнее, пока я не утратила возможность набирать в легкие достаточное количество воздуха. Я попробовала закричать, но не смогла издать ни звука. Попробовала бороться, но мои руки и ноги сковал полный паралич.

Не знаю, как долго это продолжалось, но внезапно, без всякого предупреждения, тиски разжались. Я тут же вскочила на ноги и двинулась к окну. Бросив взгляд назад, на кровать, я увидела, что там никого нет, но подушки валяются в беспорядке, а пуховое одеяло скомканной грудой лежит на полу. На мгновение я почувствовала облегчение, но тут в молочной полумгле брезжащего рассвета мои глаза разглядели неясную фигуру, стоящую в противоположном углу. Ее глаза с нависшими веками были желтыми, как у аллигатора, и медленно двигались туда-сюда, оглядывая, примеряясь. Губы мерзкого существа кривились в глумливой усмешке, сотрясаясь, словно через них был пропущен электрический ток, а над ними ритмично раздувались и сужались ноздри багрового носа. Внезапно его рот раскрылся – широкая круглая полость, подергивающаяся и дрожащая, с виднеющимся в ней непристойно движущимся вверх-вниз языком, красной мясистой задней стенкой горла и нитями слюны. Изо рта исторгся долгий медленный вздох, как будто воздух вырвался из глубокого подземелья, где он был заперт многие века.