— Даю, чего уж… — Старший лейтенант взял на мушку спину размахивающего саблей офицера и мягко потянул спусковой крючок. — Готов, собака!

Теперь рукоятку затвора на себя, повернуть вниз… чавкнула упавшая в воду дымящаяся гильза… поднимать некогда… Воткнуть следующий патрон… Выстрел. Опять зарядить. Выстрел.

— Ванька, справа!

Тело разворачивается само, независимо от команд головы. Застывшее удивление на лице бегущего с поля неаполитанца. Выстрел. Кивер с желтым ромбиком вместо кокарды покатился по траве, подпрыгнул на кочке и упал в свободное от тины и камышей оконце. Закачался… этакий корабль спокойствия среди житейских бурь. Кстати, а почему фуражир побежал не к артиллеристам, где сложены ружья,[6]а в болото?

Ага, вот и причина — рубка уже на самой батарее, и французам ничего не светит. Вообще ничего, так как польское ополчение не в состоянии кормить пленных. Просто не берут и, будучи частными лицами, не несут за это никакой ответственности. Из свалки вылетел пан Пшемоцкий на вороном жеребце — саблей машет картинно, весь в чужой крови, хоть сейчас переноси его на батальное полотно…

— Убью суку! — Сшибая с ног улепетывающих от поляка неаполитанцев, капитан бросился к шляхетскому предводителю. — Расстреляю!

Не добежал, помешали мокроступы. Толстой упал, выставив винтовку, а рука потянулась за патроном. Старший лейтенант навалился на командира:

— Федор, ты сдурел?

— Я сдурел? — Толстой повернул искаженное злобой лицо. — Он сколько народу под картечью положил?

— Своих?

— Нет, твою мать, обезьян заморских!

Шесть часов спустя.

— Имею ли я видеть перед собой пана Сигизмунда Пшемоцкого герба Радом?

Гордый и надувшийся от осознания собственной доблести предводитель ополчения повернулся к младшему лейтенанту Нечихаеву, по важности случая надевшему извлеченные из походного мешка награды:

— Михаил Касьянович, зачем такая официальность? Сегодня празднуем замечательную победу!

Мишка остался невозмутим:

— Вы арестованы, господин Пшемоцкий.

— Я?

Громкий стук выпавшего из руки стакана.

— Извольте сдать оружие. Ну?

Лязг винтовочных затворов.

— Да, конечно… В чем меня обвиняют?

— Вам объяснят. Позже. И не здесь.

Два всадника неторопливо ехали по лесной дороге. И правда, куда торопиться? Ведь это не Санкт-Петербург с его стремительным течением столичной жизни и не Париж с вечным желанием успеть вкусить все запретные плоды и понадкусывать плоды разрешенные. На войне хочется растянуть вдруг выпавшее мирное мгновение до бесконечности, потому что не так уж часто оно случается.

Серая белка, сидящая на ветке у самой обочины, сердито зацокала. То ли на самом деле возмущается появлением непрошеных гостей, то ли требует пошлину. Один из всадников, молодой, но бородатый, рассмеялся и достал из кармана ржаной сухарик;

— Держи, попрошайка!

Зверек выхватил угощение прямо из рук и скрылся в густой кроне. Наверное, решил съесть втихаря, чтобы не делиться с соплеменниками. Или, наоборот, в гнездо детишкам понес?

— Балуете вы их, Денис Васильевич, — покачал головой второй путник, пряча улыбку в роскошные, опускающиеся чуть ли не на грудь усы. — Сейчас весь лес сюда сбежится.

— А не жалко, пан Сигизмунд. — Бородач поискал взглядом следующую потешную мордочку и бросил сухарь в кусты, где сразу же послышалось шуршание. — Все же божьи твари, не какие-то там французы приблудные. Нешто своим сухую корочку пожалеем?

Белки больше не попадались, и некоторое время всадники сохраняли молчание. О чем говорить, когда вокруг такая красота? Начало осени, бабье лето… Еще птички поют вовсю, солнце светит настолько пронзительно и ярко, что окружающая природа кажется чуть нереальной, будто сошедшей с холста гениального живописца. Паутинки летают неторопливо, собираясь на лесных полянах в затейливые хороводы, дятлы стучат где-то вдали, грязные босые ноги с объеденными пальцами из-под елки выглядывают… Тьфу, испортили идиллию!

Нет, определенно у крестьян Смоленской губернии отсутствует чувство прекрасного. Ну убили француза, эка невидаль, так хоть подальше от дороги оттащить можно? Учит, учит их государь Павел Петрович грамоте, культуре и политесу, школы в каждой деревне открывает, да не в коня корм оказывается. Как были пеньки пеньками, оглоблей опоясанные, такими и остались. А ведь человек — это звучит гордо!

Пан Пшемоцкий на покойника внимание не обратил, ну лежит и лежит, мало ли сейчас таких по лесам, а с грустью задумался о своей дальнейшей судьбе. А ехал он на суд, причем добровольно и без всякого принуждения. Слово дал шляхетское, что явится пред светлы очи фельдмаршала Кутузова и предоставит тому все бумаги по делу, включая опросы свидетелей и чистосердечное признание вкупе с раскаянием.

Как же не хочется… Но не явиться нельзя — честью поручился.

Капитан-лейтенант Давыдов отправился в Смоленск по своим делам и пану Сигизмунду приходился попутчиком, а не конвоем. Вдвоем всяко веселее, да и значительно безопаснее. Оружие поляку вернули сразу после клятвы на Библии, так что он не обуза в путешествии, а верный товарищ. А что на суд… В жизни всякое случается, и от тюрьмы да сумы зарекаться не стоит.

— Денис Васильевич, — пан Пшемоцкий прервал раздумья. — А суров ли трибунал у светлейшего князя Кутузова?

— Как и везде, — пожал плечами Давыдов. — Российское правосудие не зависит от географического положения или состава суда, оно просто есть. Поверьте, пан Сигизмунд, и в Смоленске, и на Камчатке вы встретите одинаково беспристрастное разбирательство.

Упоминание о далекой Камчатке ввергло поляка в тоску. Так уж получилось, что в одном из взятых на саблю французских обозов был найден великолепный иллюстрированный атлас мира, и об оной земле там сказано мало приятного. Одно хорошо — не жарко. А ведь как все прекрасно начиналось!

Начиналось и в самом деле неплохо. После заключения соглашения с партизанским отрядом Дениса Давыдова пан Сигизмунд в кои-то веки почувствовал себя человеком. Бедность унизительна, а для потомка славного рода герба Радом она унизительна вдвойне. Жил себе жил, и тут на тебе — война! И появились деньги в пустых доселе карманах, солнце засветило ласковей, небо стало голубее, трава зеленее, паненки сговорчивей… Раньше годовой доход с имения бывал меньше, чем сейчас за неделю боев. Да имения-то того… вошь на аркане и блоха на цепи. Подумывал при оказии сдать экзамен на офицерский чин. И все разом рухнуло.