Они возвращались тем же путем, что и прибыли. Половину второй роты распределили на минные тральщики. Весь первый взвод попал в 52-ю флотилию тральщиков под командованием капитан-лейтенанта Вегенера, порт приписки — Гамбург.

Тайхман, Штолленберг, Хейне, Бюлов, Форхёльцер и Фёгеле ехали в третьем классе. Фёгеле, шваб по национальности, был из третьего взвода их роты.

Друзья молчали. Они дремали, переваривая алкоголь, выпитый на прощальной пирушке. Когда в купе набилось много народу, они забросили маленького Фёгеле на багажную полку. Но смена атмосферы не пошла ему на пользу — через секунду он начал блевать, предварительно крикнув:

— Берегись!

— Свинья… — заорал Бюлов, почувствовав, как блевотина струится у него по спине.

— Я же сказал, берегись, — пробормотал Фёгеле. — Я не мог больше сдерживаться.

— Не умеешь пить, так не пей, не прикасайся к бутылке, — сказал Бюлов.

— Пить я умею. Я только умею блевать так же хорошо, как ты, — возразил Фёгеле.

— Заткни пасть, ты, поляк недобитый! — закричал Бюлов.

— Я заткну свою пасть, когда захочу, и никакой я не поляк, я из Бёблина. И вообще поцелуй меня в…

Тут Фёгеле полетел вниз со своей полки и приземлился в коридоре на кучу рюкзаков. Больше Бюлов его не трогал. Вскоре они услышали храп Фёгеле. Бюлову пришлось переодеться.

В Гамбурге они разместились в доме профессора Хейне.

— Вам придется смириться с официальной частью рождественских праздников во имя Господа нашего, — предупредил Хейне. — Я ничего не мог поделать. Мне пришлось долго убеждать отца разрешить нам не ходить в церковь.

— Мы перенесем это испытание как настоящие мужчины, — сказал Бюлов.

— Мы не против, — добавил Фёгеле. — Все равно это лучше, чем нацистские фестивали солнцестояния. По крайней мере, ноги не обморозим.

Когда они вошли в большую гостиную на втором этаже, родственники Хейне уже ждали раздачи подарков. Тайхман и Штолленберг поздоровались с Дибольтами, которые пришли со своей дочкой.

Все разговаривали вполголоса; даже молодые девушки были сегодня непривычно тихими. Дамы в возрасте, казалось, были погружены в себя; складывалось впечатление, что их одеяния демонстрировали их нужду в большей степени, чем это было необходимо.

Друзьям пришлось подождать, прежде чем открылась раздвижная дверь, за которой стояла рождественская елка. Ожидание было бы скучным, если бы не любопытные вопросы детей. Пожилому господину с большой бородой пришло в голову спеть веселую рождественскую песенку. «О, весело, весело», — запели гости, но их голоса звучали совсем не весело, — это больше походило на погребальную песнь. Старик запевала начал слишком низко, дети не могли петь в такой тональности и растерялись. Взрослые тоже смутились — они не знали слов. Только Фёгеле пытался спеть все куплеты; но он произносил слова по-швабски и так безбожно фальшивил, что Хейне шепнул ему:

— С таким пением ты в рай не попадешь.

Однако Фёгеле продолжал петь.

— Ну, ты, угомонись, — сказал Бюлов и слегка ткнул его под ребро. Но Фёгеле было трудно остановить, он стал петь еще громче и еще больше фальшивил. Замолчал он только тогда, когда Бюлов дал ему такой тычок, от которого он чуть было не упал. Впрочем, песня уже почти закончилась, но Фёгеле все равно обиделся.

Наконец открылась раздвижная дверь, и профессор с теплой улыбкой пригласил всех войти. Свет в столовой погас. В другой комнате стояла рождественская елка, украшенная электрическими лампочками. Справа и слева от нее располагались столы с подарками. Прямо перед елкой стоял отставной генерал Хейне, родной брат профессора, в плохо сидящем костюме, который сильно портил вид маленького старика. В руках он держал старую толстую фамильную Библию. Его незамужняя сестра Луиза стояла позади него, немного левее.

Все запели «Тихую ночь». Не пел только генерал. Он плотно сжал губы, как будто сдерживал икоту. Генерал быстро раскрыл Библию, вставил в правый глаз монокль, висевший на тонкой ленточке, и начал читать рождественский псалом рубленым армейским ритмом, придавая голосу в местах, которые считал особенно важными, пасторальное звучание.

— …И явился вдруг ангелу небесный сонм, славящий Господа и говорящий: Слава Всевышнему на небесах, миру на земле, доброй воли людей. Аминь. — С этими словами генерал захлопнул Библию.

Все запели гимн «Слава Господу на небесах и миру на земле».

— А теперь, пожалуйста, подарки, — обратился генерал к сестре.

Луиза кивнула и приступила к раздаче подарков. Первыми к ней подошли дети. Они получили оловянных солдатиков, каски, сабли и ружья, а тем, кто умел читать, достались книги о войне. Дети были довольны, и их родители тоже. Когда маленький мальчик неуклюже взял ружье, генерал не смог удержаться, чтобы не показать ему, как надо правильно его держать.

— Нет, малыш, не так. Посмотри, приклад нужно прижать к плечу, правая рука здесь, левая впереди, вот так, а теперь прицелься и спусти курок.

Двое детей спорили о том, в какую часть тела надо целиться. Генерал подошел и сказал им:

— Нет, в голову целиться не надо. Целиться нужно в грудь или в живот.

— Но тогда враг сразу не умрет.

— Это не важно. Главное, чтобы он вышел из строя.

— Да, — согласился старший из детей.

— Нужно отвечать — так точно.

— Та-а-ак точно, — неуверенно произнес мальчик.

— Растягивать слова нельзя. Нужно отвечать старшему офицеру отрывисто и четко.

Ребенок был крайне напуган и неожиданно разревелся.

Генерал ужаснулся:

— Бог ты мой, разве солдат плачет по пустякам?

В ответ на это ребенок заревел в полный голос. Генерал, совершенно растерявшись, отошел от него. Тогда мальчик постарше, слышавший весь разговор, подумал: «Наверное, дядя за свои усилия заслуживает не слез, а награды». Он побежал за генералом, протянул ему свою ручонку и сказал:

— Счастливого Рождества.

Генерал опешил, потом рассмеялся и произнес:

— Конечно, конечно, мой мальчик.

Огни на елке погасли. Мужчины заговорили о делах, женщины — о детской одежде, и все пришли к выводу, что наступили тяжелые времена. Некоторые мужчины выразили слабую надежду, что это последнее военное Рождество.

— На все воля Божья, — твердили дамы.

Генерал надеялся, что на Западе не будет крупномасштабных военных действий, иначе кто знает, сколько отважных немецких солдат встретит там свою смерть.

— Мы живем в век техники, — произнес он с печальным выражением на лице. — К сожалению, личной храбрости теперь недостаточно. — Затем он принялся рассуждать о линии Мажино.