Четыре человека отправились к ней на шлюпке. «Альбатрос» лег в дрейф. Моряки с безопасного расстояния наблюдали, как те четверо обезвреживают мину. Минут через пятнадцать матросам наскучило наблюдать за этим, и они спустились вниз. Тайхман, налив себе оставшийся от завтрака кофе, решил добавить туда консервированного молока, но его кружка вдруг накренилась влево, и молоко пролилось мимо. Через секунду он услышал короткий и жесткий звук взрыва, а затем такой звук, какой издает оседающая фонтанная струя, когда воду в фонтане отключают. «Альбатрос» качался из стороны в сторону. Матросы повыскакивали на палубу.

Справа по борту море выглядело так, будто какой-то великан со всей силы швырнул в воду айсберг. Через минуту поверхность моря снова стала ровной.

От лидера флотилии по семафору поступил приказ:

«От С — К: отправьте спасательную шлюпку».

В течение сорока минут бот, спущенный с правого борта «Альбатроса», обшаривал место взрыва. Он вернулся нагруженный рыбой, у которой были перебиты жабры. Старшина шлюпки Бекер доложил, что они видели куски плота и руль, но не посчитали нужным брать их с собой.

Харри Майзель, сигнальщик с «Альбатроса», просемафорил на флагман:

«От К — С: поиски результата не дали и прекращены».

Кок обрадовался рыбе и приготовил ее на обед, каждый матрос получил две рыбины. После обеда Штолленберг спросил Тайхмана:

— Так это и есть боевые действия на море?

В тот же день всего в сорока пяти метрах спереди по курсу «Альбатроса» всплыла вторая мина. Корабль обошел ее слева и, когда она осталась метрах в трехстах позади него, застопорил ход. С флагмана поступил приказ:

«От С — К: послать подрывников».

— Пойдут только добровольцы, — объявил с мостика командир.

Моряки, оказавшиеся в эту минуту на палубе, громко заговорили.

— Старшинам остаться, — произнес командир. — Мне нужно четыре человека.

— Пусть гардемарины бросят жребий, кому идти, — предложил старпом.

Повезло Бюлову — он остался на корабле.

На воду спустили запасной резиновый плот. Тайхман, Штолленберг, Хейне и Фёгеле натянули спасательные жилеты и спрыгнули вниз.

Поверхность моря была гладкой, как стекло, что в это время года бывает нечасто. Начинался снегопад, и видимость была плохой. Гардемарины механически гребли, не отрывая глаз от мины и ломая себе голову над тем, почему взорвалась ее предшественница. Внезапно плот подбросило вверх, опрокинуло и затащило под воду. Тайхман проплыл под ним, вынырнул, жадно хватая ртом воздух, и увидел вертикальную стену воды, приближавшуюся к нему. На ее серо-зеленом фоне четко выделялись снежинки. Сейчас они были белыми, а не грязно-серыми, как раньше. Но тут стена обрушилась на него, увлекла за собой под воду, а потом вновь выбросила на поверхность.

Слегка оглушенный, он лежал на воде, удивляясь, почему она кажется ему тепловатой. Наконец, до него дошло, что он не тонет, даже не делая никаких движений. Он ощупал руками свой череп. Ужасно болела голова. Боль сверлила и опоясывала мозг — Тайхману казалось, что кто-то прибил к его голове доску, которую обязательно надо было оторвать. Но, ощупав голову, он понял, что никакой доски нет, одни волосы. «Альбатроса» он не видел. Тогда Тайхман поплыл, выбрав направление наугад. Это получилось у него на удивление хорошо. Руки и ноги были в полном порядке, только тяжелые ботинки тянули вниз. Он перевернулся на спину и тут же почувствовал головокружение; ощущение было такое, как будто мозг вращается сам по себе и бьется о стенки черепа. Он снова перевернулся на живот, и его мозг перестал вращаться. Теперь его беспокоила только стреляющая боль в области лба, над глазами, в остальном же все было в порядке. И только когда он двигал головой, ему казалось, что в ней завелся осиный рой, который тщетно пытается вырваться наружу.

Никого из своих товарищей он не видел. В нескольких метрах спереди от него плыло весло. Он схватил его. Прикоснувшись к дереву, вдруг почувствовал, что вода совсем ледяная, и все его тело охватил холод.

И тут Тайхман увидел «Альбатрос». Он убедился, что его товарищей рядом нет и никто из них не плывет к кораблю. Он плыл медленно — начала сказываться усталость. Его руки и ноги налились свинцом. Соленая вода жгла глаза; он закрыл их и подумал: «Они придут и подберут меня». Время от времени он открывал глаза, боясь потерять направление.

Он увидел, что «Альбатрос» совсем не приближается, по всей видимости, там напрочь позабыли о матросе второго класса Тайхмане. Но он слишком устал, чтобы беспокоиться об этом. Вдруг впереди себя Тайхман увидел какой-то предмет. Он подумал, что это кто-то из его товарищей. Предмет не двигался. Снегопад усиливался. Когда он снова взглянул наверх, снегопад полностью закрыл от него «Альбатрос». Он не видел ничего, кроме воды и снега. Его начал охватывать страх.

Впереди него находился предмет — теперь он понял, что это резиновый плот. Тайхман очень ему обрадовался. «Ганс», — услышал он чей-то голос. Голос прозвучал неразборчиво, и Тайхман никак не мог понять, откуда он доносится. Он затряс головой, надеясь, что, когда из ушей выльется вода, он станет лучше слышать. Он ухватился за трос, шедший по периметру плота, и почувствовал, что он туго натянут. Перебирая руками, он добрался до кормы и с другой стороны увидел своих товарищей. Дрожа от холода, с посиневшими губами, они держались за трос. Тут же он увидел и «Альбатрос». Это плот загораживал его от Тайхмана.

— Что это ты все плаваешь кругами? — спросил Штолленберг, стуча зубами.

— Мы тут все глотки посрывали, пытаясь до тебя докричаться, — произнес Хейне. — А ты плаваешь вокруг, как будто сдаешь экзамен по вольному стилю. — Говоря это, Хейне пытался разозлить себя, но слишком замерз, чтобы по-настоящему рассердиться.

— Я ничего не слышал, — произнес Тайхман.

— У тебя никогда не было музыкального слуха, — заметил Хейне.

— Перестаньте болтать. Нужно залезать на плот. Боже, я совсем задубел, — заявил Фёгеле.

Они вскарабкались на одну сторону плота и вдавили ее под воду; Тайхман дотянулся до троса, шедшего по другую сторону, и тянул его на себя до тех пор, пока плот не ударился днищем о воду.

«Альбатрос» тем временем приблизился. Главный старшина подтянул их к борту лодочным крюком. Четверых матросов подняли на палубу, а за ними и плот.

— Ну, как себя чувствуете, молодые адмиралы? — спросил Питт.

— Спасибо, — сказал Хейне. — Жар уже прошел.

— Старик жалует каждому из вас по бутылке шнапса, чтобы не хватил солнечный удар, — произнес Питт. — Правда, вы ничего не сделали, чтобы заработать этот шнапс, так что можете поделиться им с теми, кто вас спас.

— Адмиралы всегда пьют свой шнапс сами, — отрезал Хейне.

Через полчаса они снова были на палубе и сбрасывали в воду буи. Когда стало смеркаться и видимость ухудшилась, эти буи были подняты на палубу, осмотрены, перенесены на правый борт и снова подготовлены к сбрасыванию.