— Это гнусная ложь, — заявил Питт. — Вы же сами прекрасно видите, что все мы живы.

— Да уж, зрелище не из приятных, — констатировал квартирмейстер.

— Ничего страшного не произошло, — возразил Питт, — мы просто утрясали кое-какие разногласия. Я требую, чтобы вы назвали мне имя этого кочегара.

Чтобы придать веса своим словам, он вытянулся по стойке «смирно». Так он и стоял, требуя информации от старшего по званию, вдохновляясь мыслью о том, что защищает своих товарищей, и свято веря в то, что кочегар совершил по отношению к ним величайшую несправедливость.

— Я не знаю его имени, — ответил старший квартирмейстер.

— А как он выглядел?

Старший квартирмейстер посмотрел на Питта, затем перевел взгляд на матросов, покачал головой, повернулся и стал подниматься по трапу на палубу. На полпути он остановился, снова покачал головой и со смешком произнес:

— Разбирайтесь сами.

— Что он хотел этим сказать? — спросил Питт, когда старший квартирмейстер ушел.

Тайхман, Мекель и Остербур отправились в старшинский кубрик, и один из старшин, окончивший ускоренные медицинские курсы, занялся ими. Он забыл то немногое, что знал, подумал Тайхман, увидев, что горе-лекарь делает с Мекелем. Но старшина с радостью выполнял свою работу. Зашивая Тайхману бровь, он делал много лишних стежков и порой попадал иглой не в то место, куда нужно, восклицая при этом: «Опля!» Тайхман молча страдал, пока не увидел, что в иглу не вставлена нитка. Все пришлось начать сызнова. «Медик» был в основательном подпитии, и Тайхман очень обрадовался, когда тот сказал ему, что порез под глазом зашивать не нужно.

После этого матросы вернулись к прерванному ужину. Пива оставалось еще много, несмотря на боевые действия Фёгеле. Правда, оно уже порядком нагрелось, но никогда еще теплое пиво не казалось им таким вкусным. Остербур, который из-за своей шатающейся челюсти не мог пить из горлышка, пил из кружки — стаканов на борту не было. Мекелю тоже было трудно справляться со своим пивом. Старшина забинтовал ему голову целиком, оставив только небольшое отверстие для рта. Хейне расширил его с помощью ножниц, после чего тот уже мог пить нормально. Раненым досталось по две дополнительные бутылки. По предложению Мекеля, Фёгеле дали еще три бутылки — за храбрость во время его первой потасовки на борту их корабля. Пиво быстро ударило Фёгеле в голову, и он тут же улегся спать. Питт нанес Бюлову визит вежливости и пообещал, что сам лично проследит, чтобы ему ставили холодные компрессы всю ночь.

— Приятель, — сказал ему Бюлов, — как только поправлюсь, тут же сойду на берег, чтобы проверить, работает эта штука или нет. Вы, мерзавцы, лишили моряка единственного удовольствия, которое у него осталось. Ну почему жизнь такая…

— Не переживай, — успокоил его Питт, — он у тебя будет работать. Не может же он навсегда улечься из-за какой-то ерунды. Мой еще и не такое видал. Мы пойдем вместе, и я найду тебе такую шлюху, которая заставит его работать. Уж это я тебе гарантирую.

— Рад слышать, — ответил Бюлов.

Питт вернулся к столу. Недолгая беседа с Бюловом подняла ему настроение, ведь не каждый день выпадает удача поболтать с настоящим графом. Примиренный с Богом и миром, он сосредоточился на пиве.

— Доставай свою стоналку, Бенно.

Хинш подошел к своему рундуку и достал аккордеон. Беря первые аккорды, он немного смущался. Они спели «Четырехмачтовик из Гамбурга», «Тринадцать человек на сундук мертвеца» и несколько матросских песен.

Когда пробило полночь, они все еще пели. Пришел старший квартирмейстер и присел в конце стола, стоявшего по правому борту. Он не пел вместе со всеми, а просто слушал, то и дело прикладываясь к бутылке с пивом, которую принес с собой. Напоследок они спели «На пути домой».

Ночью Штолленберг услышал слабый стон. Он встал, включил свет и подошел к койке Бюлова.

— Ну, как ты?

— Хуже некуда.

— Это ты стонал?

— Нет, это Фёгеле.

Штолленберг переменил Бюлову компресс.

— В следующий раз — только чтобы это осталось между нами — я отметелю Питта как следует. Сделаю из него изнасилованную девственницу.

— Только не давай ему больше пощечин.

— Не буду. Пусть только тронет меня еще раз, этот сыкун.

— Ну хорошо. А сейчас спи.

— Ладно.

Штолленберг выключил свет и перебрался к соседней койке.

— Ты был великолепен, — сказал он Фёгеле, — просто неподражаем. Ты оказался самым крутым из нас. Я не шучу. Это факт. Ты молодец.

— Такое часто бывает? — спросил Фёгеле.

— Да нет, иногда случается, но не…

— Еще раз я такого не переживу.

— Переживешь. Научишься относиться к дракам спокойно.

— Нет, не научусь. Да и не хочу я учиться.

— Мне вот пришлось.

— Я ведь не трус, Эмиль.

— Я знаю.

— Даже в школе я ненавидел боксоваться. Но я не давал себя отшлепать.

— Ну, бокс — это ведь спорт.

— Да, и в спорте есть правила.

— У нас тоже есть правила. Если ты оказался на полу и не встаешь, тебя больше никто не тронет. Ведь после первого удара Бюлова больше никто не бил. Если ты ударил или тебя ударили, то все. Даже Тайхману сначала крупно досталось, а ведь для него это что-то значит. А Хейне до сих пор пугается, когда начинается драка. Но со временем ты привыкнешь. Тут уж приходится выбирать — бить самому или быть битым, а если сбежишь, то прослывешь трусом. Я знаю, что поначалу бить самому очень трудно, поскольку приходится заставлять себя быть жестоким. Так было и со мной. Я не мог ударить человека по лицу, пока мне самому его не разбили, после этого все стало очень просто. Этому очень быстро обучаешься.

— Да, но я очень жалею о том, что сделал с Мекелем.

— Нечего жалеть. Он ведь с тобой тоже не церемонился.

— А я все равно жалею.

— Это пройдет, Фёгеле. Спи.

— Хорошо.

Они вспахивали свой сектор моря подобно тому, как крестьянин пашет свое поле, борозду за бороздой — с той лишь только разницей, что они жали то, чего не сеяли, а урожай грозил им смертью, если забыть об осторожности. И, даже соблюдая осторожность, все равно можно было погибнуть — все зависело от удачи, как, впрочем, всегда бывает на войне. Почти все зависит от удачи.

Им же с самого начала не везло.

Тральщики двигались строем фронта. За ними шел буйковый корабль, отмечавший буйками проверенные и очищенные от мин участки. На обратном пути он их забирал и использовал на следующем разминированном участке. На этот раз буйковым кораблем был назначен «Альбатрос». Когда через два часа после начала траления всплыла первая мина, с лидера флотилии просемафорили приказ обезвредить ее и поднять в целости и сохранности на борт.